Книги

Андрей Тарковский: ускользающее таинство

22
18
20
22
24
26
28
30

То, что делает фильмы Тарковского таинственно много-смысленными, – не столько даже ассоциативно-пунктирная их композиция, подобная стихотворению Рильке, сколько «простое» вхождение в слоистость бытия. Что подобно слоистости разномодальных сущностей сновидений. Комната в сновидении обладает органикой неведомого нам качества, ее смыслы совершенно нелогичны и геометрия у нее особая, каждый раз с внезапными законами.

119

Единственный путь, по Кьеркегору, по направлению к истине.

120

В опыте Новалиса эта вселенная неназываемого имела наиважнейший статус. Было даже отдельное чувство – «любовь к не имеющему имени», откликнувшаяся в XX веке аналогичной страстью к «нагуальному миру» в магической практике дона Хуана у Кастанеды.

Горчаков всецело в опыте переживания чувств, не имеющих ни названия, ни источника, ни пристанища. Он и есть транслятор энергий и вестей меж одним миром и другим. Но ценой реального экзистенциального, страдательного опыта.

121

Кстати, Тарковский, мечтая, желал для России, для русского человека именно третьего пути, и, исходя из «архетипа» его кинематографа, можно с определенностью сказать, что этим третьим путем был для него путь православного дзэна.

122

Можно ли разгадать тайну жизни Киркегора, пользуясь инструментарием психологической науки? Равно неподъемен Лев Толстой для исследователя, личностно пребывающего в художественном измерении психики, не прошедшего тремя стадиями, но лишь слышавшего о их существовании.

123

Мир Брейгеля удивительно модально близок, валентен миру Тарковского. В позднем Брейгеле сошлись зримо-осязаемая, фактурная плотность «вещной» вселенной и метафизичность, земное и иномирное в естественной созвучности. Эта недоказуемая ощутимость «третьей» реальности и создает некое «чувство рая» притом что в поле зрения художника и зрителя – какие-то оборванцы, слепцы, наивные простолюдины, словно выпавшие из социальных обетований. Однако на самом деле это у Брейгеля – блаженные, и это блаженство наивного, но как раз потому-то и вполне настоящего Присутствия (ознобная свежесть ествования) людей и предметов в мире и создает поразительный симфонизм, как, например, в «Возвращении стада» или в «Жатве», или в «Переписи в Вифлееме».

Быт у Брейгеля так же тщетен и преходящ, как развалины у Тарковского, и в то же время он так же вечен и свят. Все тленно и нетленно в одновременности. А тайна ландшафтов так несокрушима, как сам град Божий. Может быть оттого, что ландшафты эти, и люди, и жилища, и лошади, и птицы, и куры, и повозки, и реки, и скалы, и деревья увидены «взглядом Пришельца»? Этот особый взгляд Тарковского наблюдательная и мудрая Анна Семеновна Егорки-на описала однажды так: «В Мясном он на все так смотрел, как будто он больше не увидит этого никогда».

124

Один из присутствовавших на съемках вспоминает, как Тарковский, раздраженный вопросами «зачем это ухо?», заявил своим сотрудникам: тот, кто не понимает, зачем эпизод с «ухом», вообще ничего не смыслит в моем кинематографе.

125

Сакральный эрос означает ту «семянную» энергию, которая скрыта в каждой клетке как нашего организма, так и всего сущего. Каждая клетка вещества эротична. Профанная же новация связывает эротику лишь с определенными физиологическими функциями.

126

У древних дао (верховная суть, этический закон Вселенной) неизменно ассоциировалось с «путем воды»: «Высшая добродетель подобна воде, – писал Лао-цзы. – Вода – это самое мягкое и самое слабое существо в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и нет ей на свете равного…» В одной из древнейших китайских книг «Гуань-цзы» говорится: «Вода есть кровь земли, и течет она в ее мышцах и жилах. Поэтому говорят, что вода обладает совершенными качествами… Нет ни одной вещи, которую бы вода не порождала. И лишь тот может поступать правильно, кто знает, как следовать ее принципам… Поэтому мудрец, желающий преобразить мир, возводит воду в свой идеал… Управляя миром, он во всем уподобляется воде».

127