— Да, смешно, но разве это не доказывает, что Лора права? Я пытаюсь понять, раз так, что вас здесь держит?
— Идеи — вещь хорошая, даже если они не новые. Просто для того, чтобы освоить сложную теорику, надо учиться всю жизнь. Чтобы существующий запас идей жил, нужно... — я махнул рукой на концент внизу, — ...всё это.
— То есть вы вроде садовника, который разводит редкие цветы. Здесь ваша теплица. Она должна существовать вечно, иначе цветы вымрут. Но вы никогда...
— ...Мы очень редко выводим новый цветок, — признал я. — Впрочем, бывает, на кого-нибудь упадёт космический луч. Кстати, это напомнило мне, зачем я тебя сюда привёл.
— Ага. Что это? Я всю жизнь смотрю на эту пимпочку и думаю, что там наверху телескоп, в который смотрит старенький сморщенный фраа.
Мы выбрались на вершину «пимпочки» — пинакля. На крыше — каменной плите шириною в два моих роста — стояли два диковинных устройства и ни одного телескопа.
— Телескопы внизу, в тех куполах, — сказал я, — но ты могла и не узнать в них телескопы.
Я приготовился объяснить, как зеркала из новоматерии при помощи лазерных маяков прощупывают атмосферу на предмет флуктуаций плотности и меняют свою форму, чтобы скомпенсировать соответствующие искажения, и как они собирают свет и отбрасывают его на фотомнемоническую табулу. Однако Корд интереснее было разобраться в том, что перед ней. Одно из устройств представляло собой кварцевую призму, побольше моей головы, в руках у мраморного светителя. Призма была развёрнута к югу. Без моих объяснений Корд поняла, что свет входит в призму через одну грань, отражается от другой и через отверстие в полу попадает на металлическую конструкцию внизу.
— Я про такое слышала, — сказала Корд. — Эта штука каждый день в полдень синхронизирует часы, верно?
— Если нет облаков, — поправил я. — Но даже во время ядерной зимы, когда солнце может не проглядывать столетиями, часы сбиваются не сильно.
— А это что? — Корд указала на стеклянный купол размером с мой кулак. Он стоял на постаменте из резного камня, на той же высоте, что призма в руках у светителя. — Очевидно, какой-то телескоп, потому что я вижу щель для фотомнемонической табулы. — Она ткнула пальцем в отверстие под стеклом. — Но не похоже, что эту штуку можно поворачивать. Как вы её направляете?
— Она не поворачивается, и её не надо направлять, потому что это линза «рыбий глаз». Она видит всё небо. Мы называем её «Око Клесфиры».
— Клесфира — чудище из древней мифологии, которое могло смотреть во все стороны сразу.
— Ага.
— А зачем она нужна? Я думала, телескоп — чтобы рассмотреть что-то, а не видеть всё разом.
— Их расставили по всем звездокругам мира примерно во времена Большого кома, когда люди очень интересовались астероидами. Ты права, чтобы что-нибудь рассмотреть, такая линза не годится. Зато она отлично позволяет записывать траектории быстро движущихся предметов. Например, длинные полоски света от метеоритного роя. Изучая их, мы можем понять, какие камни падают с неба: откуда они, из чего состоят и насколько велики.
Впрочем, Око Клесфиры не слишком заинтересовало Корд, ведь в нём не было движущихся частей. Дальше подниматься было некуда, глубже вникать в космографию Корд явно не хотела. Она вытащила часы на струящейся цепочке и посмотрела время. Мне это показалось смешным, поскольку она стояла на вершине часов, о чём я и сказал. Корд не поняла юмора. Я предложил объяснить, как определять время по положению солнца относительно менгиров, но Корд ответила: «Давай только не сейчас».
Мы спустились. Она торопилась, нервничала из-за работы и каких-то других дел — всего того, чем постоянно забита голова у мирян. Только на лугу, когда впереди уже показались дневные ворота, она немножко успокоилась и начала мысленно перебирать наш разговор.
— Так что ты думаешь о допущении светительницы, как её там?
— Патагар? Что легенду об инкантерах придумали бонзы, чтобы нас шантажировать?