— Тогда давай конкретнее: чего хочешь ты?

— Чтобы что-нибудь случилось. Мне почти всё равно что.

— Если ты сделаешь большой прорыв в теорике, это сгодится?

— Конечно. Но каковы мои шансы?

— Зависит от данных, которые приходят из обсерваторий.

— Точно. То есть от меня ничего не зависит. И что мне делать, пока я жду?

— Изучать теорику, которая тебе так хорошо дается. Пить пиво. Заводить тивические отношения со всеми суурами, каких сумеешь уговорить. Чем плохо?

Джезри с подозрительной сосредоточенностью пинал камешек и смотрел, как тот прыгает по тротуару.

— Я вот всё рассматриваю околенцев на витражах.

— Кого-кого?

— Ну, сам знаешь. Есть витражи в честь светителей. Самих светителей всегда изображают большими. Почти на всё окно. Но если приглядеться, можно увидеть крошечные фигурки в стлах и хордах...

— Которые жмутся на уровне их коленей.

— Ага. И смотрят на светителя с обожанием. Помощники. Фиды. Второй сорт. Те, кто доказал лемму или на каком-то этапе прочёл черновик. Никто не помнит их имён, кроме разве что ворчливого старого фраа, который протирает витраж.

— Ты не хочешь быть околенцем.

— Верно. Как так выходит? Почему у одних получается, у других — нет?

— То есть ты хочешь персональный витраж?

— Это бы значило, что со мной случилось что-то интересное, — ответил Джезри, — что-то интереснее, чем сейчас.

— А если выбирать между этим и высоким уровнем хорошина в крови?

Мы подождали, пока большой составной грузотон задом выедет с нашего пути. Джезри все это время молча думал.

— Наконец-то ты задал интересный вопрос, — сказал он.