– Какое горе, – прошептала Анна Яковлевна, поглаживая страдалицу по плечу. – Не плачь, постарайся успокоиться, милая. Где твоя вода?

Оля указала дрожащей рукой на свою тумбочку, а Философиня, приподнявшись, подхватила бутылочку с водой и принялась отпаивать бедную женщину. Постепенно лицо Никитиной начало наливаться кровью. Оно уже пылало, когда Философиня спросила:

– У тебя гипертония? Давление поднялось?

Ольга кивнула и без сил упала на подушку. Власова поднялась и решительно направилась в сестринскую.

– Антонина Анатольевна, там Никитиной совсем плохо. У нее давление подскочило, – возбужденно заговорила Философиня. – Надо бы дать ей что-нибудь.

– А что я ей дам? – равнодушно поинтересовалась сестра. Она сидела в кресле, закинув ноги на подлокотник и играла в какую-то игру, пялясь в экран смартфона. – Я ничем не могу ей помочь. Все назначения делает врач, – не отрываясь от игры пояснила она. – И, собственно, тебе-то какое дело?

– Попрошу мне не тыкать, – лицо Философини излучало яркую гамму чувств: и возмущение поведением медсестры и ее нежеланием оказать помощь женщине, переживающей такой страшный удар; и зарождающуюся ненависть к бездушной особе, не способной проявить хоть каплю сострадания, понимания и милосердия. – Вы как медработник обязаны оказать помощь пациентке.

– Нет, в этом случае не обязана, – медсестра наконец оторвала от экрана свои пустые рыбьи глаза и удивленно уставилась на Власову. – И шли бы вы, – сделала ударение на «вы» Хрипатая, – в свою палату. А то неровен час, из седьмой легко можете оказаться в шестой. Вы меня поняли, Власова? И кстати… отдайте-ка мне свой пояс. Его у вас быть не должно. Кто-то явно недосмотрел… Вдруг вам вздумается голову в петлю засунуть. Из пояса ее сделать очень легко. Да… – сестра ядовито улыбнулась: – и следующий раз режьтесь так, чтобы больше сюда вас не привозили.

– Вы мне угрожаете? – холодно поинтересовалась Анна Яковлевна. Ее глаза уже пылали с трудом сдерживаемым гневом.

– Да, – ровно и отчужденно ответила медсестра и вновь принялась за компьютерную игру.

Власова, тяжело дыша, развязала пояс шелкового халата, выдернула его из петель и брезгливо швырнула на колени черствой сестре. Философиня несколько секунд потопталась в сестринской, собираясь ответить на вызов сестры, но передумала. Резко развернувшись, Анна Яковлевна быстро вернулась в палату. Там она присела возле Ольги и немного успокоившись, завела какую-то тихую беседу. И только спустя сорок минут в палату вошла Хрипатая.

– Власова, на кроватях других больных сидеть запрещено, – строго выдала она.

Анна Яковлевна даже не пошевелилась.

– Аминазину захотели? А может вам больше по душе галоперидол? – ехидно поинтересовалась Антонина Анатольевна.

Власова молчала, как не подавали ни звука и другие женщины седьмой палаты. Глухое молчание вперемежку с ненавистью витало в просторном помещении.

Хрипатая изменилась в лице, но, сдерживая себя, спросила у Никитиной:

– У тебя давление поднялось?

Та кивнула.

– Но без назначения врача я не имею права тебе что-то давать. Успокойся и полежи. А я посоветуюсь с врачом.

– Меня отпустят на похороны мужа? Мы же с ним прожили тридцать семь лет и вырастили двоих детей, – робко спросила Оля.