Гарью отчетливо запахло еще в 1852-м. Нет нужды говорить, что Петрограду участвовать в тех Петербургских затеях, с очевидной перспективой остаться наедине с объединенным флотом Англии и Франции, было – как нож вострый. Самодержец меж тем, загипнотизированный видениями православного креста над Царьградом и Андреевского стяга над Эгеидой, твердой рукою рулил к пропасти, игнорируя любые попытки втолковать ему, что англо-французские гарантии Стамбулу – это не блеф и не ритуал «для приличия», и что в случае русского нападения европейские союзники реально впишутся за османов. А уж когда Николай Павлович не нашел ничего умнее, чем обратиться к Наполеону III, выслужившемуся в императоры из президентов, как к «Государю и Доброму Другу» вместо строжайше предписанного протоколом «Дорогого Брата» (что, в вольном переводе с дипломатического на человеческий, звучало примерно как «Козлина ты позорный и Богомерзкий Узурпатор!») – в Петрограде сочли (ошибочно, кстати), что Самодержец вполне намеренно провоцирует коалицию Морских держав[17] на войну с Россией…                               

Петербургский представитель Компании запросил срочной конфиденциальной встречи с шефом Третьего Отделения графом Орловым, коего почитал одним из самых дельных и энергичных чиновников Николаевской администрации; умудрившимся к тому же – это при его-то должности! – заслужить от современников отзыв: «Едва ли кому делал зло, не упуская никакого случая делать добро» («дело петрашевцев» пытался спустить на тормозах и замести под коврик всеми силами, сам уже балансируя тут на самой грани должностного преступления, а с переданным под его надзор Чаадаевым и вовсе сдружился).

Представитель, сразу взяв быка за рога, попросил устроить ему аудиенцию с Его Императорским Величеством: дело-то, очевидным образом, идет к большой войне, Петербург умудрился создать против себя коалицию Лондона и Парижа, впервые за последние 130 лет оказавшихся по одну сторону баррикады и даже предавших ради такого случая забвению Веллингтоново «Мы всегда были, есть и, я надеюсь, всегда будем ненавистны Франции!» – так что хотелось бы знать хоть чуть загодя: какое место в военных планах Самодержца отводится Колонии? Граф (на лице которого появилось выражение как при застарелой зубной боли) ответствовал, что Колонии не о чем беспокоиться, ибо Его Величество твердо убежден: всё так и ограничится очередной, девятой по счету, русско-турецкой войной, а христианские державы просто-напросто темнят и блефуют, норовя выторговать себе долю от дележа слама за «Больным человеком Европы».[18]

Мнение Его Величества нам хорошо известно, покачал головой посланник, однако информация, поступающая из европейских представительств Компании, не оставляет сомнений в том, что… – и тут граф, хлопнув ладонью по столу, прервал калифорнийца и обратился к нему с такой вот удивительной речью:

– Ну какого рожна вам, в вашей Калифорнии, надо?! Вот представь: явишься ты пред светлы очи государевы – ничего, что я на «ты»?.. – и начнешь ему те очи открывать на горькую правду. Что информация-де, которую специально доводят до русских дипломатов английские и французские власти, полностью совпадает с той секретной, что добыта вашими шпионами в Париже и Лондоне: да, европейцы воевать с Россией сами не рвутся, но в случае чего вступятся за Турцию без колебаний. Что парижский резидент Третьего Отделения Яков Толстой (тут граф на пару секунд запнулся, будто сглатывая уже легшее на язык ругательство) гонит липу, сообщая в Зимний – через мою голову, кстати! – лишь то, что в том Зимнем желали бы слышать сами; да и чему тут удивляться – он ведь и не разведчик вовсе, а боец идеологического фронта, выдвинулся на даче беллетристических отповедей русофобским инсинуациям всякого рода Де-Кюстинов… Что примерно таким же фигурным цитированием – каждый на своем уровне – занимается всё, почитай, дипломатическое ведомство: зачем огорчать государя? Потом еще, кстати, неплохо бы поговорить о неготовности России к войне с Европой, и о масштабах нашего технического отставания… Ну и догадайся с трех раз, какая будет реакция организма Его Величества на такую передозировку правды? – правильно, судороги! Заорет благим матом: «Молчать, я вас спрашиваю!», да и приведет к общему знаменателю все ваши «свободы и законы», чтоб впредь не умничали и не лезли поперед батьки. Так что мой вам совет, ребята: не будите лихо, пока оно тихо… А война – ну что война? Не впервой, чай, а Господь милостив...

– И что, никаких возможностей?.. – после недолгого молчания уточнил посланник.

– Никаких, – отрезал граф.

Опять помолчали.

– Что ж, спасибо за ясность, – вздохнул калифорниец. – Прискорбно, но, в общем, ожидаемо. Пора нам, стало быть, готовиться к войне – к вашей, черт побери, войне! – да не мешкая… И кстати, граф, раз уж Метрополия втягивает нас в это чужое месилово – неплохо бы вам тоже поучаствовать в оплате банкета, нет?

– В смысле?..

– В смысле – нам понадобятся военные специалисты для совершенствования нашей береговой обороны. Вот список. Через две недели из Амстердама отправляется в Америку рейсовый пароход Компании; они должны отбыть этим рейсом – пусть не все, но большинство. Надеюсь, ваше ведомство, граф, хоть это обеспечить сможет – без здешних фирменных полугодичных согласований? Официальный статус тех офицеров – на ваше усмотрение; на всякий случай, чтоб вам было проще, жалованье им, с сегодняшнего дня и до конца командировки, будет платить Компания – по стандарту Royal Navy: боевые там, пенсия в случае чего – все дела. Подъемные и подорожные, по пять тысяч рублей на ассигнации, уже выписаны – можно получить их в представительстве Компании в любое время суток… Так кАк – можно на вас в этом положиться?

– Вы, кажется, впервые сочли нужным прибегнуть к помощи российских властей при вербовке российских подданных? – усмехнулся граф, протягивая руку за листком.

– Помилуйте! – воскликнул Представитель. – Ну не могли же мы обращаться непосредственно к российским офицерам, через голову их командования! А насчет «впервые» – так точно нет; была тут одна история, правда, еще до меня – в 1847-м, вы-то ее должны помнить!

– Еще б не помнить, – мрачно покривился шеф Третьего отделения. – Как ему там у вас, кстати?

– Замечательно! Калифорнийский климат пошел ему на пользу – бодр и здоров, читает лекции, студенты его обожают. Человек на своем месте, короче. Вам просил кланяться, при случае.

– Спасибо, и ему взаимно…

В 1846-м году профессора Лобачевского в очередной раз переизбрали ректором Казанского университета, который он фактически восстановил из руин после учиненного там Магницким погрома.[19]

Однако вместо казавшегося всем чистой формальностью утверждения в должности, уваровское Министерство народного просвещения безо всяких объяснений лишило создателя неевклидовой геометрии не только ректорства, но и профессорской кафедры, предложив ему взамен мелкую чиновничью должность. Вскоре профессор разорился, дом в Казани и имение жены были проданы за долги, здоровье его пошатнулось – и тут Компания сделала ему то самое «предложение, от которого невозможно отказаться»: возглавить, на свой выбор, либо математический факультет Петроградского университета, либо новообразованный университет в Елизаветинске.

Профессор согласился с превеликой радостью; вот тут-то и обнаружилось, что он по-любому невыездной, а уж в как бы несуществующую в природе Русскую Америку – и подавно. Голубенькие из местного Управления, опухшие от безделья ввиду отсутствия на тыщу верст окрест реальных подрывных элементов, были на седьмом небе от счастья: подняли все доносы на Лобачевского эпохи Магницкого с обвинениями в «отсутствии должной набожности», и… И тут, с самого что ни на есть верху, рявкнули: «А-атставить!! Какого дьявола вам от старика надо?! Пускай сей же час едет в Германию, здоровье поправлять, а там видно будет». Всё-таки граф Орлов свои генеральские звезды и золотое оружие добыл не на тайном фронте, а на самом что ни на есть явном – под Бородином и Лейпцигом, и о том, чтО Отечеству на пользу, а что во вред, судил по собственному разумению, не находя нужды применяться каждодневно к извивам генеральной линии. …А представитель Компании, повстречавшись с ним на следующий день, был краток: «Алексей Федорович, дорогой! Считайте, что Компания вам – не ведомству вашему, а вам лично! – крупно задолжала. И верьте слову: мы вам еще пригодимся, как тот Серый Волк из сказки».

Однако благодарности – благодарностями, а вся история с Лобачевским была именно тем, что называют: «Ложечки-то нашлись, но осадок остался». Так что забирать к себе русских непосредственно из России Компания зареклась – проще, чтоб человек сначала отправился в Европу – на учебу или еще зачем; а поскольку Николай еще в 1834 году издал указ, запрещающий его подданным пребывать за границей более пяти лет кряду, даже этот путь сопряжен был с изрядными сложностями (которые, правда, как и всегда в России, оказались вполне преодолимы – стоит лишь прийти к взаимопониманию с соответствующим столоначальником), и сколь-нибудь массового притока эмигрантов из Метрополии обеспечить не мог. Так что бытующая в российских научных кругах шутка: «Если во время европейской стажировки ты не получил компанейского “предложения, от которого невозможно отказаться”, значит – всё, с наукой надо завязывать (не в коня корм) и уходить в чиновники, ну или в революционеры» – была всё же изрядным преувеличением.