Затрещали кости черепов, с хрустом выламывались челюсти, на персидский ковер, как высокопарно называли тюремные сидельцы пол в камере, летели выбитые зубы, со звоном отскакивая от бетона и весело разлетаясь в разные стороны. Причем атака с тыла оказалась настолько неожиданной, а действия бывшего архиепископа столь стремительны, что всего через пару минут все оказалось кончено, а тяжело дышащие фон Дассель и Кудрявый разглядывали лежащих подле их ног семерых нападавших. Трое из них были мертвы.

В это время застонал, сделав вид, что очнулся, Сынок. Страдальчески кривясь, он осторожно поднялся и неуверенно шагнул к Кудрявому, держась за голову.

– Ошибся я в тебе, – задумчиво констатировал вор, презрительно глядя на него. – Думал, что ты честный босяк, а ты, оказывается, панчушка, вшиварь, – негромко произнес он.

– Да ты чего, Кудрявый?! – неуверенно возмутился Сынок. – Сам же видал, как мне промеж ушей врезали!

– Я и другое видал – как ты, полеживая, шнифты прищурил, глядя, чья возьмет. Ну что, хмырь болотный, за такое западло придется тебя в шурш опустить.

Смилостивился он над Сынком не сразу, спустя несколько минут, но не за так.

– Прощу и смолчу, если… ты этих на себя возьмешь, – кивнул он на три бездыханных тела.

– Да ты чего?! – взвыл Сынок. – Это ж верный вышак!

– Что, очко слилось? – презрительно усмехнулся тот и покровительственно похлопал молодого вора по плечу. – Не боись. Братва из общака бабло на лучшего адвоката выделит, а он тебе все на превышение обороны подпишет. Опять же свидетели за тебя горой подпишутся. Верно я говорю?! – рявкнул Кудрявый двум мужикам, испуганно выглядывающим из-под коек. Те торопливо закивали, готовые согласиться с чем угодно.

– А почему не он?! – возмутился Сынок, кивая на Райнальда. – Ему-то все равно терять нечего. К тому ж он сам их наломал, вот пускай и…

– У него прежнего хоть отбавляй, – отмахнулся вор. – Тоже придется адвоката нанимать. Понятно, что не за просто так. Как, Немой, отработаешь, если от вышки тебя оттащим? Покойники-то твои – не мои, – улыбнувшись, осведомился он у фон Дасселя.

Архиепископ, чуть помедлив, ответил согласным кивком, хотя ничего не понял.

– Так ты его в гладиаторы наметил или себе в рынды? – протянул Сынок, намекая на то, что из этого странного человека может получится отличный телохранитель.

– Ишь, догадливый, – хмыкнул Кудрявый. – Молчи громче, а то базлаешь не по делу. Лучше скажи, берешь на себя чужой груз или лучше в чушкари подашься, поближе к Прасковье Федоровне? – И он кивнул на парашу. Сынок колебался, и Кудрявый поторопил. – Думай скорее, а то вот-вот вертухай заглянет. Ему, поди, сказали не мешать разбору, но я печенкой чую, времени все равно мало, а нам еще сговориться надо, чтоб у всех все в масть пошло.

– Уж больно хобот большой корячится, – скривился Сынок, намекая на большой срок.

– Зато поднимешься, в академии в авторитете будешь. Статья-то у тебя пока фраерская – гуся мочить честному вору вроде как даже в падлу, а тут такой букет, пальчики оближешь, – он кивнул на трупы, – так что срок на одной ноге отстоишь. Ну и с гревом не обидят, обещаю.

– Точно? – усомнился Сынок.

– Зуб даю, – пообещал Кудрявый и, видя, что Сынок продолжает колебаться, весомо, неторопливо добавил: – Варнацкое слово на варнацкую честь.

Если вор в законе говорил такие слова, дороги назад быть просто не могло. Сынок тоскливо оглянулся на парашу и тяжело выдохнул:

– Ладно, надену ярмо.