— Вполне возможно, многие кровавые тираны двадцатого и других столетий были этими твоими встречниками. Народы страдали за что-то, а кто-то один воплощал их волю и выступал в роли абстрактного двойника.
Я усмехнулся, но Максим не заметил сарказма в моих словах.
— Может быть… Андрей бы тебе рассказал. Издревле существуют обряды по выявлению подозрительных незнакомцев, мне они неизвестны, но помню, что суть всегда сводилась к тому, что встречник ограничен в памяти. Он безразличен к ушедшему, а ведом иллюзиями о своём прошлом или вообще мнит себя страдающим амнезией. Но отличает его огромная тяга к будущему. Это вечный демон завтрашнего дня. А воспоминания чужих ему людей — самое смертоносное оружие.
Возможно, было бы красиво, если бы дальше мы оба просто погибли от удара подобного клинка дней отживших в такт городским легендам. Только представьте, оставшийся внезапно одиноко на площади мой силуэт забрал кто-то другой. Максима оплакала Вика, а я исчез полуночным духом. Но мне прекрасно известно, что этого не происходило. Зоркими линзами очки показали мне живых на площади, и стало одиноко. Не помню, как происходило прощание между низеньким суетливым пареньком и мной.
Но знаю, что мы ещё заходили в кафе, обсуждая какой-то фильм и, кажется, книгу «Голем» Густава Майринка.
Днём, после сна в библиотеке, мне вспоминались утренние флаги и начавшиеся рано-рано беспорядки на подступах к центру. К площади никто не прорвался.
— Современная чёрная сотня, — констатировал мой спутник.
Одетые силой совета цветочницы взглядом покойного глаза замечали сладостные черты лиц, предавшихся неизвестному протесту. Какое счастье и благополучие сокрыто в нём! Убивать своё естество, освобождая, хоть на миг мечту о самом себе. Покидая центр, где серость побеждала тьму, я наблюдал языческие праздники под личиной здравого смысла. Красная завеса впервые поднялась одновременно над целым скоплением людей, бунтующих и подверженных истерике, и кто-то сорвал её. Быть может, неизвестный незнакомец-провокатор из милиции. «Думаешь о крови, думаешь об Анне», — шептали неслышно мои губы.
За мной увязался мальчонка в шарфе вполовину головы. Всучил листовку, но, не прощаясь, убежал. Красивая школьница (хотя с возрастом не уверен) весело улыбнулась мне. Живость её черт развеяла предутренние призраки. Ещё долго её бодрость придавала уверенности и сил.
6
В красный шёлк обёрнуты стены зданий, точно настали невозможные праздники. Падает снег. Мои сны в библиотеке, после рабочего дня и ночных путешествий, поражают яркостью цветов. Иногда в грёзы попадают громкие звуки из внешнего мира и даже всполохи света из-под полуприкрытых век. Приступы лунатизма пронзают виденье, и часто мой же голос повторяет фразы нездешнего.
В заснеженном городе моя мама живёт там, где сейчас Анна. Купив у цветочницы фиалки, я покидаю знакомые кварталы. Пока идёт снег и длится мой уход, все улыбаются и смеются задорно, улицы состоят из хороших людей.
Если бы мне сказали: «Возьми душу себе или разорви и отдай им» — отдал бы не думая.
На углу ждёт девушка, неизвестная и красивая. Но тоска наваливается… скука, бессмысленность. Букет касается земли, и передо мной Анна, и будто бы это и до того было ясно, зачем бросил цветы — доносится в голове. Но вдруг у моей спутницы становятся грустные глаза, она что-то хочет сказать, и не решается.
Полотно из красного шёлка опускается с неба, опутывая алой паутиной.
— Осмелишься ли ты, — искушает знакомый голос, — вспомни о Норвегии.
Я сдираю шёлк, но за ним опять его полотно, уже будто шарф Анны развевается передо мной, а руки спутываются в нём, но девушка отдаляется.
— Ничего не получится, если ты боишься.
Шёлк рвётся, я отбрасываю завесы, предчувствуя великое откровение, и слышу стук сердца. Он поглощает прочие звуки. Нет других звуков. Тишина. Эмоции нахлынули волной и отошли. А в ледяном море роилось понимание страшного и сладкого. Будто бы открылась пропасть, где явлены потерянные людские отличия, но если вглядишься в неё и протянешь руку — не станет ни тебя, ни мира, ни их, а только гибель. Хочется зажмуриться, а над морем плывут гроза и корабль. И снова зима…
Падает снег, но повсюду кровь… Мёртвая Анна смотрит взглядом, летящим из вечной страны снегов. Бегство спотыкающихся ног томит, дыхание нарастает, и стонут сирены… Ужас… и вот… пробуждение… точнее завершение грёз и плавное тягостное встраивание в повседневность. На границе реальности северным сиянием колыхается понимание чего-то важного и забытого.