21. Еще четыре нелегких выбора
Ирине предстоят еще четыре нелегких выбора.
Пятый нелегкий выбор: креативность или любопытство
Отказ от креативности кажется артисту ересью. Но от креативности до катастрофы рукой подать. Сознательная креативность – близкий родственник концентрации. Любопытство освобождает нас; любопытство связано с вниманием и мишенью. Креативность имеет неприятную тенденцию уводить нас «домой».
Естественно, всем человеческим существам свойственна креативность, но наша креативность – это не причина, а следствие. Мы не контролируем свою креативность, как не контролируем свои чувства. Мы контролируем только свои действия.
Шестой нелегкий выбор: оригинальность или уникальность
Оригинальность – еще одно качество, которое, как нам представляется, мы можем контролировать. Тем не менее оригинальность – не источник жизни, а одно из множества ее проявлений. В некотором смысле, наша креативность и наша оригинальность – не нашего ума дело. Ирина уникальна. Ирина незаменима. Никто не сыграет Джульетту так, как она. Потому что никто не видит так, как видит Ирина. Все, что увидит Ирина глазами Джульетты, сделает глаза Джульетты уникальными. Каждая актриса, играющая Джульетту, смотрит на мир особенными глазами, так как каждая актриса особенна и уникальна. Более того, на каждом спектакле, когда Ирина играет Джульетту, Джульетта будет немного другой. Каждый из нас способен увидеть бесконечное количество самых разных вещей, и у каждого это бесконечное количество будет бесконечно разным. Взгляните на небо в ясную ночь, и бесконечность перестанет казаться вам столь необъятной.
С другой стороны, если Ирина постарается придумать оригинальную Джульетту, Джульетту, каких еще не было, дело для актрисы кончится зажимом, причем по ее же вине. Попытка создать нечто оригинальное обречена на провал. Пытаясь быть оригинальными, мы создаем ровно то же самое, что и все, кто пытается быть оригинальным. Результат нашего труда рождается на свет мертвым, разложение всегда выглядит одинаково.
Старания быть оригинальными – симптом того, что мы потеряли уверенность в своей уникальности. Или мы опасаемся, что наша уникальность испарится, когда понадобится нам; или, что гораздо более прискорбно, мы опасаемся, что качества, которые делают нас особенными, посредственны или недостаточно хороши. Единообразие кажется куда безопаснее, особенно в молодости. Но единообразие невозможно. Оно лишь идеал, к тому же опасный. Но не будем пугаться единообразия, ведь оно не существует. Уникальность же дается нам, как внимание, как существование в настоящем, мы можем ее только принять, и она вне нашего контроля. Как и все, что мы не контролируем, уникальность нам подозрительна – как бы она не подвела нас в самый ответственный момент. Поэтому мы придумываем воображаемую замену уникальности, синтетическую фальшивку, которой мы в силах управлять. Здравствуй, оригинальность, прощай, уникальность.
Если у Ирины получится увидеть ясные и конкретные мишени, если она признает, что все, что она видит, может иметь хороший и плохой вариант развития, ей удастся явить миру поистине уникальную Джульетту. Если же Ирина решит создать оригинальную Джульетту, она создаст нечто бездыханное; а трупы, как уже сказано выше, выглядят примерно одинаково. Смерть – единственное возможное единообразие.
Следовательно, невероятно опасно требовать от Ирины, чтобы она создала нечто «новое». Чем больше мы стремимся к оригинальности, тем больше мы уничтожаем нашу врожденную уникальность. Чем больше мы стремимся к «новизне», тем более вторично и реакционно наше создание. Мы и есть новое. Мы не можем быть ничем другим. Не наше дело пытаться стать чем-либо. Стать чем-либо усилием воли невозможно. Мироздание обновляет нас и мир вокруг каждую секунду каждого дня, хотим мы этого или нет. Новизна снисходит на нас без нашего разрешения.
Это вне нашего контроля, а нам нравится иметь хотя бы иллюзию контроля; и мы неловко подражаем мирозданию. Мы хотим сами создавать новое. Причина нашего тщеславия – не гордыня, а страх.
Я все это уже видел
Если кто-то скажет Ирине: «Я все это уже видел!», ей следует уделить меньше внимания самому критическому замечанию и больше – его автору. Фраза «Я все это уже видел!» гораздо больше говорит о смотрящем, а не о том, на кого смотрят. Все начинает казаться одинаковым только тогда, когда «я» теряет способность ясно видеть окружающий мир. Иногда все и правда кажется одинаковым, но окружающий мир в этом не виноват. Чем больше мы умираем внутренне, тем больше мы склонны видеть смерть вовне; а смерть, этот враг конкретности, всегда гомогенна.
Проблема заключена не в окружающем мире, которому при всем желании не удалось бы достигнуть однообразия. Проблема в нашем самоконтроле, в том, что мы разрешаем и не разрешаем себе видеть. Если когда-нибудь нам покажется, что мы «все это уже видели», нам стоит попытаться подкрасться к себе на цыпочках и застать себя врасплох. Тогда мы увидим, что проблема берет начало не в окружающем мире, а внутри нас самих; мы теряем любопытство. Потеря любопытства – признак тайного самоубийства; только в роли единственного вещественного доказательства выступает не пустой пузырек из-под лекарств, а одержимый поиск нового.
Все живое всегда ново. Все мы, люди, зависим от этой новизны. Каждый из нас – неотъемлемая и незаменимая часть постоянно обновляющегося мироздания. Новое уже существует, мы не способны создать новое.
Если Ирина почувствует себя обязанной поднести на блюдечке что-то новое режиссеру, или зрителю, или коллегам, или самой себе, игра актрисы будет мертвой. По иронии судьбы ее мертворожденная игра покажется странно знакомой всем, включая саму Ирину. Если же Ирина увидит глазами Джульетты то, что видит Джульетта, то незаметная, но неуязвимая уникальность Ирины озарит все аспекты ее игры. Все, что видит Ирина, ново. Все, что Ирина пытается сделать новым, старо как смерть.
Седьмой нелегкий выбор: волнение или жизнь
Если Ирине в панике кажется, что ее игра мертва, ей следует вернуться к мишени. Мишень – источник энергии для артиста. Фатальной ошибкой станет попытка Ирины «взволновать» себя, чтобы оживить свою игру.
Воображение соединяет нас с внешним миром. Когда мы боимся зависимости от непредсказуемого мироздания, мы используем волнение и выдаем его за жизнь. Жизнь идет, и мы – часть ее. Жизнь происходит вне нашего контроля. Жизнь нравится нам куда меньше, чем должна бы, так как жизнь может подвести нас в любой момент. И вновь мы придумываем куда более послушную замену.