Можно или показывать, или видеть, но делать и то и другое невозможно, это два взаиморазрушающих занятия. Иногда, играя на сцене, мы считаем, что показываем по необходимости – в качестве страховки, чтобы до зрителя наверняка дошло. Это прямой путь к катастрофе. Для Ирины начать показывать зрителям, как она любит Ромео, – полный крах.
Видение связано с мишенью, показывание – со мной любимым. Показывание только кажется связанным с мишенью. Когда артист показывает, он только притворяется искренним, так как показывание связано с попыткой контролировать чужое восприятие. Если Ирина попытается показать нам определенную грань Джульетты, она может с таким же успехом написать сочинение на тему «Мой образ» или проаккомпанировать своей игре на скрипке.
Актерская игра и притворство
Как только мы начинаем показывать, мы притворяемся. Притворство не является актерской игрой. Иногда разница очевидна, иногда не совсем.
Некоторые вещи нельзя сыграть, можно только притвориться. Невозможно сыграть состояния. Такие, например, как смерть или сон. Нельзя сыграть, что спишь. Можно только притвориться спящим. То есть можно только показать, что спишь. Можно сыграть, что засыпаешь. Можно сыграть, что борешься со сном. При этом можно сыграть, что тебе снится кошмар: когда нам снятся сны, мозг находится в подобии сознания. Сыграть можно только сознательное, вот и это подобие сознания сыграть можно. Но все остальное приходится только показывать. Точно так же иногда приходится притворяться мертвым. Это не актерская игра в истинном ее понимании. Это нечто другое, но иногда есть сюжетная необходимость показать это зрителю. А хорошо притвориться мертвым или спящим очень непросто!
Очень сложно описать словами разницу между актерской игрой и притворством. Но то, что нам непросто подобрать слова для описания феномена, совсем не означает, что этот феномен неважен.
Конечно, актерская игра – это нечто большее, чем только сознательное. Бессознательный элемент актерской игры входит в невидимую работу, о которой мы вскоре поговорим.
Гости
Ирине полезно подумать о следующем: ничем по-настоящему стоящим нельзя владеть. Есть жизнь. Есть любовь. Есть озарение. Но эти состояния нам не создать, ими не овладеть. Эти гости проходят через нас, и чем более мы открыты, тем больше шансов, что они задержатся.
Ирине не удастся преобразиться в Джульетту. Ей не удастся достичь состояния Джульетты, некоего плато образа Джульетты. Ирине не стать Джульеттой. И актриса только сильнее зажмется, наказывая себя за то, что ей не удалось переродиться в Джульетту. При попытке перерождения Ирина закончится как актриса. Она в конце концов начнет просто показывать Джульетту.
Мы не можем менять свое состояние усилием воли. Концентрируясь на том, чтобы изменить себя, мы в итоге просто показываем. Перемена в нас происходит, только когда мы начинаем яснее видеть окружающий мир. Это случается в связи с переменой направления. Когда мы начинаем яснее видеть окружающий мир, мы автоматически меняемся. Изменения, перерождение, трансформация нам неподвластны. Когда мы пытаемся стать чем-то, мы всего лишь показываем.
Все, что доступно Ирине, – делать то, что делает Джульетта. А делать то, что делает Джульетта, актрисе не удастся, пока она не увидит то, что видит Джульетта. Как мы уже убедились, путешествие Ирины в глубь образа Джульетты – это, на самом деле, путешествие сквозь Джульетту с целью увидеть, каковы ставки для Джульетты в том, что Джульетта видит.
Сквозь спектакль зритель видит мир, который видит артист, видит конкретные мишени, которые видит артист, видит неизменно двойственные ставки. Одна лишь техническая виртуозность артиста мешает зрителю увидеть что-либо, кроме интеллекта и мастерства самого исполнителя. Но потенциал артиста гораздо богаче одной технической виртуозности: благодаря чувствам и воображению артиста взору зрителя может открыться бесконечная вселенная.
Теории и домыслы
Невозможно объяснить живую природу актерской игры – жизнь не объяснишь. Объяснить можно только что-то неживое. Но зажим – это нагромождение мертвых конструкций, штука неживая, как любая старая идеология, поэтому зажим объяснить можно. Здесь кроется проклятый парадокс. Когда актерская игра свободна, она кажется простой; когда актерской игре мешает зажим, она представляется крайне сложной.
К примеру, зажимом заканчивается попытка ответить на мимолетные мысли типа: «Когда я вот так кладу руку на перила балкона, это выглядит очень плохо?» Отвечая на вопрос фразой: «Это выглядит ужасно/замечательно», Ирина попадает в ловушку, а ловушка эта ведет «домой» и только «домой»; а уходить «домой», как мы уже говорили, небезопасно.
Любая попытка ответить на подобный вопрос – это домыслы, ибо нам не дано знать, как мы выглядим со стороны. Мы не можем быть уверены, какое впечатление мы производим. Соответственно, размышления о том, как мы выглядим со стороны, – это всегда домыслы, а домыслы – это не более чем теория. Поэтому, отвечая себе на свой же вопрос: «Да, я выгляжу глупо», Ирина теоретизирует.
Ирина ударяется в философию и выстраивает интеллектуальную конструкцию, которая в конце концов задушит ту искру живого, которую актриса так пыталась сохранить. В этот момент Ирина сама не подозревает, что теоретизирует: когда мы уверены, что выглядим круглыми идиотами, для нас в этом нет ничего теоретического. Попытка ответа и даже сам вопрос «Как я выгляжу?» неизменно парализует артиста. Живая игра не имеет ничего общего с интеллектуальной теорией. Но зажим всегда уходит корнями в теорию.
Ирине нужно пройти сквозь чувства Джульетты, ей нужно видеть, осязать, слышать, обонять и ощущать на вкус переменчивую вселенную, в которой обитает Джульетта. Ирина должна оставить все надежды на то, чтобы переродиться в Джульетту или показать нам Джульетту, и вместо этого заняться более волшебным и в то же время реальным делом – видеть и двигаться по пространству, которое видит и в котором живет Джульетта.
Любое описание человеческого существа – это только часть правды. Набор полных противоречий более полезен артисту. Какие бы способы мы ни изобретали, чтобы осовременить и оправдать понятие «персонаж», все равно оно отдает неизменностью. Ничто не может быть одновременно живым и неизменным, это опасная ложь. Поэтому полезнее представить, что персонажа как такового не существует. Живое не может быть неизменным – бабочка, пришпиленная к стене, летать не может.