Им была озарена вся верхняя часть его лица.
— Не грежу ли я? — спросил меня в то же время Абу-Гурун. — Посмотри на это удивительное животное у наших ног.
Это был маленький краб, панцирь которого пылал, как уголь, и который быстро прошмыгнул между камнями.
Дальше мы наткнулись на тысяченожку, влачившую в пыли свое фосфоресцирующее туловище. Испуганная шумом наших шагов, она постепенно потухла, как будто бы повернула кнопку коммутатора.
Но еще много поразительного ждало нас впереди.
Когда туннель расширился, открывая вход в пещеру громадных размеров, нам представилось изумительное зрелище. Пораженный Абу-Гурун отступил и невольно поднес руки к глазам.
Перед нами расстилались стоячие воды, которых никогда не волновало ни малейшее дыхание ветерка; они были как будто зажжены и пожираемы внутренним пожаром, пылавшим в их бездонной глубине. Их неподвижная скатерть раскинулась во всю ширину пещеры, почти касаясь обеих боковых стен; она сверкала огненными каплями и искрилась молниями, блестевшими от одного берега к другому. Сколько в природе разнообразия, многогранности и неожиданностей!
Как бесчисленны ее создания! Кто мог подозревать, что в своих таинственных недрах, в самой внутренности земли, она откроет мне с неисчерпаемой расточительностью картину, сходную с той которая открывается в глубине океана!
— Где мы? — повторял мне свои впечатления Абу-Гурун. — В какой заколдованной стране, у какого принца из «Тысячи и одной ночи»?
Сидя на берегу озера, на мелком песке из остатков раковин, мы в изумлении смотрели на развернувшуюся перед нашими глазами картину. У самого подножия скалы, как изумруды и сапфиры, кишели бесчисленные креветки; раскаленные добела мелкие червячки беспрестанно то зажигали, то тушили свой блеск.
В середине озера живое вещество, образованное из микроскопических личинок, покрывало поверхность воды какой-то студенистой массой, которая, чередуясь слоями, то блестела слабым зеленоватым светом, то отливала опаловым блеском. Между этими двумя поясами вод, как будто привешенные за нитку осьминоги и гидры двигали своими щупальцами, от каждого движения которых как будто стекали слезы из расплавленного металла[8].
Ниже начиналось царство крупных рыб. Некоторые из них, с овальным туловищем, покрытым бугорками, были похожи на полированный шар или электрическую ампулу. Другие, среди которых находились сомы с плоской головой и щуки с косым ртом, зажигали каждым движением своих плавников целый фейерверк.
Один из Агуглу положил мне на плечо свою волосатую руку и оторвал от созерцания этих красот.
— Иди за мной, — сказал он, — Каа хочет говорить с тобой.
Я пошел с ним один, мои же спутники, присоединенные к стонущей группе узников, исчезли в другом направлении.
Куда вели меня по этому запутанному подземному лабиринту?
Обширные, глубокие и высокие залы сменяли одна другую. Последняя имела подобие соборного нефа, центр которого занимало озеро. В глубине зала, глубоко в скале была высечена абсида, в которую доходил только рассеянный свет. Там, при таинственном освещении, кристаллические образования, желтые и голубые отложения, различные пласты осадков с вкрапленным в них известняком или покрытые кремнеземом, принимали блеклые оттенки редкой нежности, неуловимой, как пыльца на крыльях бабочки.
Внезапно в глубине абсиды, в зеленоватом сумеречном полусвете, моим глазам представилась картина, к которой я приближался с каждым шагом, и которая поразила и приковала мой взгляд.
Центр картины занимал патриарх. Это был сухой старик, по-видимому, обладавший еще геркулесовой силой. Редкая шерсть, изъеденная годами, обнажала голую сморщенную кожу, на которой жилы образовали то вздувавшиеся, то опускавшиеся узлы. Его руки, никогда не находившиеся в покое, бегали по груди, ощупывая ее, а за впалыми щеками с мешками, как у обезьян, он беспрестанно перекатывал какой-то таинственный плод.
За ним, в качестве почетной стражи, молча и неподвижно стояли прекрасно сложенные юноши, цвет кожи которых был различен: от белого с чуть смуглым оттенком до черного, как сажа. Среди них я узнал нубийцев с длинными носами, Монбутту, волосы которых были украшены иглами дикобраза, тиккитисов, живущих на деревьях и оливковых Гурунгуруссу, стоявших на одной ноге и вытягивавших шеи, как цапли на болоте.