Она предполагала, что мама могла стать официанткой, или уборщицей, или еще кем-то и просто стеснялась сказать об этом дочери, особенно после того, как они так хорошо жили в «Приморской гостинице». Еще порой она задумывалась о том, действительно ли ее покойный отец умер, когда Мэри-Джейн было два года: она была уже в том возрасте, когда ей приходило в голову, что отец, бывший всего лишь ухмыляющимся лицом с нескольких выцветших фотографий, мог просто сбежать, предоставив им заботиться о себе самим.

Когда девочка приезжала в Лондон – примерно раз в полтора месяца – чтобы провести выходные с мамой (и Скотти, которого дядя Родни не захотел взять к себе), ей ужасно хотелось задать матери эти вопросы – и другие в том же роде. Но почему-то Мэри Джейн не могла заставить себя это сделать. Мама в последнее время казалась такой грустной!

Странно… вообще-то мама не говорила, что ей грустно, и ничем этого не показывала: на самом деле рядом с Мэри Джейн она скорее слишком много улыбалась. Мэри Джейн ощущала что-то наигранное в этом хорошем настроении, в чересчур подробных историях про себя и своих банковских коллег и про то, как она стала «правой рукой» президента банка.

Сейчас, стучась в дверь уже в двадцатый раз и слыша, как за дверью гавкает и завывает Скотти (несмотря на то что девочка успокаивала его, повторяя: «Это же просто я, мой хороший»), Мэри Джейн трясло то от досады, то от страха…

У двери, рядом с местом, где Мэри Джейн поставила свой чемоданчик, лежал какой-то сверток с наклеенным адресом матери. Его присутствие на пороге в этот поздний час показалось Мэри Джейн странным.

Мама в письме сказала, что возьмет отгулы на четверг и пятницу, чтобы побыть с Мэри Джейн, у которой выдался длинный уик-энд после экзаменов. Гостить у мамы всегда было неприятно: квартира казалась Мэри Джейн чуть приукрашенной тюремной камерой.

Мать объясняла, что хорошие комнаты трудно найти из-за войны, но Мэри Джейн подозревала, что она живет так, чтобы посылать Мэри Джейн деньги. Однако девочка всегда чудесно проводила время с мамой, и этот уик-энд не должен был стать исключением. Они будут вместе заниматься всякими приятными вещами: погуляют со Скотти в парке, сходят в кино, может, даже проведут несколько часов в универмаге «Харродз», притворяясь, будто им хватит денег что-то купить.

Однако лежащая на пороге посылка, и отсутствие ответа на стук, и безумно лающий Скотти – все это толкало Мэри Джейн на грань паники. Она понимала, что глупит, но невольно представляла себе жуткие трагедии – особенно когда газеты пишут всякое про Потрошителя и прочее…

Глупо! Смешно! Этот гад охотится на проституток, а не на банковских служащих… или даже официанток… или уборщиц. Ее маму просто неожиданно вызвали – ей в последнюю минуту пришлось пойти на работу. Может, ее позвал сам президент банка. Разве мама могла сказать ему «нет»?

Не зная, что еще сделать, Мэри Джейн постучала в дверь соседней квартиры. Лай Скотти стал совсем жалобным.

Открывшая ей женщина оказалась хорошенькой, хотя и какой-то усталой. На ней был темно-синий халат, платиновые волосы были закручены на бигуди – и, похоже, она как раз красилась: один глаз подведен, мушка поставлена, но помады еще нет. Между пальцами с ярко-красными ногтями она держала сигарету, и струйка дыма загибалась вопросительным знаком.

– Извините, мэм, – сказала Мэри Джейн, которая ни разу не видела соседку матери, – но я дочь миссис Лоу, приехала погостить…

– А я – Элис Уик. Значит, ты – Мэри Джейн! Прилежная школьница, о которой я столько слышала! Перл так тобой гордится!

– Перл? Мою мать зовут Маргарет.

– Это просто прозвище, лапуля. А что случилось?

Когда Мэри Джейн закончила свои объяснения, соседка нахмурилась и сказала:

– Знаешь, лапуля, я ведь и сама утром обратила внимание на посылку.

– Может, она еще не вернулась из банка…

Мисс Уик снова сдвинула брови:

– А она собиралась в банк, милая?