Новое погружение в театральное варево было достаточно приятным способом заработать деньги. В периоды интенсивных авианалетов (по крайней мере, пока бомбы не падали) театр дарил передышку многим лондонцам, похожим на Агату: ее письма к мужу, отправленному на Ближний Восток, были полны отчетами о новых пьесах вплоть до сравнения ее впечатлений с отрывками из статей театральных критиков.

И сейчас до премьеры ее пьесы с вызывавшим споры названием оставались считаные дни. Она сидела в партере театра «Сент-Джеймс» довольно близко к сцене, режиссер Айрин Хелье сидела по одну ее руку, а муж Айрин Бертрам Моррис, продюсер, – по другую.

Державшая на коленях блокнот Айрин была поразительно красивой сорокалетней женщиной с темно-синими глазами и безупречно бледной кожей. Она была бывшей актрисой, и минимум макияжа, короткие темные волосы, бежевая блузка и темные коричневые брюки создавали общее впечатление военной подтянутости, которая явно должна была скрыть ее женственность, пока она командует этой небольшой театральной армией.

Ее муж Бертрам был низеньким, лысым и довольно круглым; двадцать лет назад он сделал Айрин звездой, а в этом году превратил в режиссера. Склонный к щегольству, он был сегодня в желтой рубашке с золотистым галстуком и темно-коричневом костюме; его наряды всегда были так ослепительны, что, как казалось Агате, и его самого можно было счесть почти красивым.

Почти.

Ведь черты его лица были бы впору ведущему актеру – но при этом пребывали на плоском круглом лице. Он был лягушонком, которого поцелуем превратили в принца, вот только превращение на полпути застопорилось.

Театр был освещен, и сцена была залита светом. Голая нищета неодетой сцены резко контрастировала с величественной роскошью самого зала: панели из темного дерева, колонны, арка портала сцены, на которой летали резные ангелы.

С другой стороны, Агата прекрасно знала, что театр был иллюзией, и под сиденьями элегантного зала несомненно могли найтись засохшие трупики жевательной резинки.

Кстати об этом, актриса на сцене с текстом роли в руке как раз готовилась расстаться со своею: изящным жестом, чуть смущенная этим моментом; рабочий сцены поспешно подбежал с салфеткой, чтобы принять жвачку. После чего он умчался, напоминая сапера с неразорвавшейся бомбой, ищущего ведро с водой, в которое можно было бы бросить взрыватель.

– Прошу прощения, – прозвучал альт актрисы, и его звучание очень понравилось Агате.

Несмотря на все жевательные резинки, у женщины был голос, звучавший величаво, аристократически. Ну еще бы: она ведь была актрисой. Взять, например, Берти: он говорил так, словно учился в Оксфорде, хотя на самом деле отец его был мясником в Уайтчепеле, так что университет, который он закончил, давал исключительно уроки суровой жизни.

Актриса была немолода: тридцать с чем-то, сказала бы Агата, но оставалась весьма привлекательной ясноглазой брюнеткой с лицом сердечком, кукольно яркими губами и женственными формами, дававшими о себе знать, несмотря на сдержанный гардероб: темно-серый жакет поверх кремовой блузки и светлая серая юбка, темные «загорелые» ноги («Это те самые «жидкие» чулки», – подумала Агата).

Рядом со стоявшим актером Френсисом Л. Салливаном эта женщина среднего роста казалась миниатюрной. Он тоже держал в руке текст роли. Довольно массивный, под два метра ростом, он имел двойной подбородок и тяжелые веки – внешность приятная, но отнюдь не героя-любовника.

Ларри Салливан играл Пуаро в «Алиби» и позже получил ту же роль в «Загадке Эндхауза» («Почему, – думала Агата, – продюсеры настаивают на том, чтобы давать роль крошечного детектива этим громоздким типам? Габариты Чальза Лотона в «Черном кофе» могли поспорить только лишь с его переигрыванием»). В этой постановке Салливан не участвовал (Пуаро не фигурирует в произведении), и его позвали в последний момент как помощника режиссера.

Актриса второго состава (которая появится в важнейших ролях Веры и миссис Брент) ушла из труппы на прошлой неделе, получив более удачную роль в ревю. В обычное время это кончилось бы тем, что ее внесли бы в черный список всех лондонских театров, однако сейчас все понимали, как трудно собрать квалифицированный состав исполнителей в военное время.

Особенно трудно было найти хороших актеров: мужчин, которые предпочли не надевать мундир и коих обязали один или два раза в год выезжать на гастроли «Ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих». А на хорошеньких молодых актрис был большой спрос в ревю: в числе дефицита в Лондоне военного времени оказались девушки-хористки и танцовщицы.

Сильный голос Айрин – контральто – прозвучал рядом с Агатой и разнесся по всему залу.

– Прошу назвать ваше имя! – произнесла она.

Молодая женщина на сцене, похоже, нисколько не смутилась.

– Нита Уорд, – сказала она.