Она казалась слегка запыхавшейся; она часто приходила в самый последний момент и не успевала даже устроиться в приемной, как я уже вызывал ее. – Благодарю, доктор.
Повесив жакет на вешалку и размотав большую вязаную шаль, она улеглась на кушетку. Сегодня она пришла в сиреневом платье и черных туфельках-балетках; темные волосы распущены по плечам. Благодаря коротко остриженной челке она выглядела моложе своего возраста и, лежа на кушетке вот так, со сложенными на животе руками, напомнила мне маленькую девочку из сказки, которую я когда-то читал.
Несколько недель тому назад я попросил ее записывать все свои сны, и она без каких-либо понуканий принялась пересказывать мне последний: – Не знакомый мне мужчина хотел, чтобы я посмотрела в принесенный им бинокль. Сначала изображение было нечетким, но я покрутила бинокль, и все стало ясно видно. Там были кишки, легкие, сердце, все другие органы. Бинокль был внутри меня, понимаете.
За те часы, что мы провели с ней в кабинете, она почти не упоминала своих родных, но мое ощущение, что мы добрались до этой темы, немедленно подтвердилось.
– О чем вы думаете, когда я произношу слово “бинокль”? – спросил я.
– О своем отце.
– Почему же?
– Мой отец был слеп. У него были такие умелые руки, он ремонтировал часы, чинил разные вещи, хотя никогда не видел, как они выглядят. У него была маленькая мастерская, и люди приносили ему сломанные приборы и рассказывали ему, какие они на вид и для чего они. И вот он усаживался там со всеми своими миниатюрными весами и коробочками со всякими деталями, и, в зависимости от того, насколько сложным было устройство, за несколько дней или недель он с ним справлялся. И все потом отлично работало.
Она улыбнулась какой-то обращенной книзу улыбкой.
– Однажды ему принесла часы женщина, приехавшая из Швейцарии. Очень элегантные золотые карманные часы. Они шли 20 лет, а теперь остановились, и на их починку у него ушло пять недель. Детальки были такими крошечными, что я с трудом могла ухватить их пальцами, но у него были такие маленькие, похожие на пинцет… – Ее голос затих.
– А бинокль в этом сне – это напоминание о том, что он был незрячим? – спросил я.
– Не вполне так, нет. Мои родители долго выжидали, прежде чем произвести меня на свет. Они опасались, что недуг передастся по наследству и я тоже буду слепой, но в конце концов нашелся врач, который разубедил их. И моя мать забеременела. Для них стало таким облегчением, когда врачи подтвердили, что у меня прекрасное зрение, и на крестины отец подарил мне бинокль с дарственной надписью.
– Гласившей?
Эти своеобычные звуки ничего не говорили мне, но тщательное выговаривание каждой буковки, даже всех
– Это значит примерно “мое глазное яблоко”, – пояснила она.
– Или, можно сказать, зеница ока, – предположил я и констатировал: – И теперь, здесь у меня, вы должны обратить бинокль на самое себя.
И в ту же секунду я понял, чем же она пахнет. Запеченными в духовке яблоками с корицей, как их готовила моя мать.Между нами
Сегодняшний день начинался с цифры 529; я проснулся в 06.25 с колотящимся сердцем и сильным покалыванием в левой ноге. Сначала я подумал, что просто неловко лежал во сне, но когда я прошелся по комнате, лучше мне не стало. К тому же тут так тесно, с раздражением подумал я, наткнувшись бедром на обеденный стол, и что будет, если я упаду и потеряю сознание? Сколько времени пройдет, пока меня найдут? Меня страшно тянуло посчитать себе пульс, но я знал, что от этого мне станет только хуже, и успокаивал себя мыслью, что если я прямо сейчас умру от сердечного приступа, то по крайней мере со всем этим будет покончено. И совершенно всё равно, найдут меня или нет.
Это помогло, и через полчаса я захлопнул за собой дверь. С папкой в одной руке и тростью в другой я свернул за угол, пересек Рю-Мартен и продолжил спускаться по дороге. Спуск казался более крутым, чем всего пять лет тому назад. Вот так некоторые вещи и обнаруживаешь, только когда стареешь: тротуары неровные, брусчатка уложена вкривь и вкось, и следовало уделять больше внимания ногам, пока они работали как следует.