– Тома хороший человек, – сказал я и снова почувствовал, насколько беспомощными бывают слова. Мадам Сюррюг была замужем за Тома уж точно более двадцати лет. И теперь он умирает прямо за стеной справа от меня, а единственное, что мне пришло в голову сказать, это что он хороший человек.
Но мадам Сюррюг только кивнула, налила в чашки кофе и пристроила ноги на ближайший стул.
– Подумать только, – сказала она с каким-то удивлением, изучая меня прищуренными глазами. Я беспокойно заерзал на стуле.
– Подумать только – что, мадам?
– Ну, что вы пришли, – сказала она, отведя от меня взгляд, подула на кофе и сделала небольшой глоток. – Взяли и пришли. Я и представить не могла, что так будет. Вот уж не думала.
Улыбнувшись ей в ответ, я протянул руку за своей чашкой. – Да как же иначе, сказал я.
Агата X
Свет неяркого весеннего солнца падал на ее волосы; она сидела у окна, похоже, унесясь мыслями очень далеко. И если не знать, что она больна, по ней и не скажешь. Я долго стоял, любуясь ею; потом взял себя в руки и обратился к ней со словами: – Добрый день, Агата, проходите.
– Спасибо, – ответила она, проследовав мимо меня в кабинет. – Вы сегодня какой-то печальный, но вы и всегда такой, конечно. Вам грустно, доктор?
Это был простой вопрос, но мне никто его раньше не задавал, и он поразил меня, словно удар под ложечку.
– Я… – начал было я, но в горле вдруг пересохло, и чтобы продолжить, пришлось сглотнуть: – Я об этом не задумывался.
– Не задумывались об этом? – Она села на краешек кушетки и вызывающе взглянула на меня. Ее большие глаза смотрели слишком пристально, мне пришлось напрячь все силы, чтобы не отвести взгляда.
– Нет, – сказал я.
Она нахмурилась: – Как же так, доктор, вы всю жизнь помогаете другим избавиться от страданий, но не можете разобраться в том, что мучает вас?
Проклятая жара, дышать нечем. Открыть бы окно, но ноги ослабли… и я не двинулся с места, а из груди по телу все распространялся обжигающий жар.
– Очевидно, я научился выбрасывать подобные вопросы из головы, покидая лечебницу, – сказал я тоном, который, как я надеялся, звучит непринужденно. – А вы-то как себя сегодня чувствуете, Агата?
– Не хотите отвечать? – не успокаивалась она. – Как вы можете утверждать, что понимаете других, если даже не знаете, в каком вы сами настроении?
Она смотрела мне прямо в глаза, а я сжимался и съеживался, карандаш, блокнот и все ученые книги мигом куда-то подевались, и вот я перед ней как облупленный: обуреваемый страхом человек, которому скоро исполнится 72 года, плохо выбритый, в очках с захватанными стеклами.
Казалось, прошло бесконечно много времени, прежде чем я ответил: – А я их и не понимаю, вы правы! – Я развел руками. – Я понятия не имею, как люди устраивают свою жизнь! Что вы теперь скажете? Все это просто цирк!
Агата выдохнула через нос, не то фыркнув, не то усмехнувшись: – Я все-таки думаю, что вы преувеличиваете, доктор! До вас я беседовала со многими врачами, и тех, кто и вправду слушает, что им говорят, бесконечно мало. Я высоко ценю вашу помощь.