Его рука мягко, будто неуверенно, покидает мой живот, я слышу жужжание раскрывающейся молнии и тихо прощаюсь со своим чудом. Чудом, которого и не ждала.

Эштон скручивает спальник в тугой жгут, а я разглядываю его отросшие волосы, борясь с неимоверным желанием запустить в них руку и расчесать пальцами, распрямляя крупные полукольца прядей.

– Ты сменил причёску… Раньше выглядел более подтянуто, серьёзно что ли … Сейчас – фривольнее, – с языка чуть не сорвалось слово «сексуальнее».

Эштон поднимает глаза и расплывается в самой широченной своей улыбке, от которой сосны и ели плывут перед моими глазами.

– Маюми так больше нравится! – признаётся.

Думаю, он даже не понял, как вонзил копьё в моё сердце, и наконечник этого орудия был смазан самым опасным ядом из всех возможных.

Дальше всё как в тумане – мой мозг отказывался ясно мыслить, а может, это была пелена невыплаканных слёз. Мы молча шли, Эштон иногда останавливался, сосредоточенно думал, пытаясь понять по солнцу и мхам, не сбились ли мы с маршрута. Я просто плелась сзади и молилась, чтобы выбранный им путь имел как можно больше крутых спусков и подъёмов, потому что в этом случае он каждый раз оборачивается, чтобы помочь и взять мою ладонь в свою. И в эти моменты я словно рождаюсь заново, зная наперёд, что тут же вновь придётся умирать снова.

Мне не было страшно ни минуты, ни единой несчастной секунды, мне было некогда – я любовалась им. В тот день Эштон казался мне эталоном мужской идеальности: сфокусированный, собранный, несущий ответственность за две жизни, свою и мою.

Наверное, каждая влюблённая женщина видит в любимом мужчине только лучшее, но я в тот день впервые осознала, насколько, действительно недооценивала его внешность. И тогда же впервые мне пришло в голову, что я Эштону не пара. Маюми, со своей кукольной азиатской красотой – возможно, а вот я – вряд ли.