— А они действительно были? — перебил меня криминалист.
— Я ехал с очередного обследования, когда все это и случилось, — подтвердил Степан. — Сердце у Самсона действительно было слабовато и могло не вынести большой нагрузки.
— А это уже не просто попустительство! — воздел я указательный палец к потолку. — Это попахивает преступным разгильдяйством.
— Знаете, я бы попросил вас держаться в рамках… — заметил мне следователь, все больше хмурясь.
— А я попросил бы вас записать мои размышления слово в слово.
— Будь по-вашему, — только и пожал плечами следователь. — У вас все?
— Нет, осталось самое главное.
— Вы меня пугаете.
— Порой я и сам себя побаиваюсь. Но все же… Хочу заметить, что в свете всего вышесказанного мной, в деятельности Интеллекта прослеживается пренебрежение к живым существам. А что если подобное отношение распространяется и на человека?
— Ну уж вы лишку хватили! — задохнулся следователь.
— Ничуть. Это вполне логичное предположение. Поэтому я на правах живого существа, подчиненного Глобальному Интеллекту, вправе требовать ревизии его принципов работы в отношении не только людей, но и братьев наших меньших. Мы должны быть уверены на все сто, что завтра не окажемся на месте вот этого несчастного существа! — я резким взмахом руки указал на Самсона, будто поставил восклицательный знак. Прости, дружище Самсон, но твоя смерть послужила огромному по своей значимости и важности делу избавления человека от власти бездушной машины. По крайней мере я на это надеялся…
Глава 4
Хряка Степан увозил с собой, к «безутешным» хозяевам — на этом он настоял категорически. Семен сдался не без боя, протестовал, настаивал, требовал, но… Самсона грузили в фургон сразу четверо человек. Хряк был слишком крупный, слишком тяжелый, слишком неудобный — в общем, все возможные «слишком». Семен крутился рядом и помогал советами, но его никто не слушал. Он обиделся и покинул нас. Но я подозревал, что обида его крылась вовсе в другом — вдруг да передумали бы увозить такого знатного свина. Но нет, не вышло.
Прощаясь со мной, Степан крепко пожал мне руку и шепнул в самое ухо:
— Ты герой, Федя, хотя и изрядный дуралей.
— Почему? — наивно спросил я, даже попытался улыбнуться, но вышло не очень — губы словно судорога свела.
— Сам понимаешь: тебе конец, — ответил Степан и уехал, оставив меня в полной прострации. Что это было: шутка или предостережение? Степана вообще трудно иногда понять. Он по жизни серьезный, даже юмор его, и тот солидный, деловой.
В общем, настроение у меня окончательно испортилось. Ох уж этот мой бойцовский дух на пару с длинным языком и желанием выпендриться. Ну да ладно, чего уж теперь.
Домой нас подбросила опергруппа. Всю дорогу мы с Софьей не обмолвились ни единым словом. Поэтому я ожидал разноса дома. Однако, дома Софья долго и все также молча смотрела мне в лицо, потом уселась в кресло напротив и сказала:
— Рассказывай.