1/2 века, Давид Бурлюк

Книги

1/2 века

22
18
20
22
24
26
28
30
Жиразоль, Гелиотроп. Попочка. Попойка. * * * Поплевать на попа. * * * Снится Синице Что ее переносица Переносится На поясницу А пояс Ниццу… * * * Запах папах Лапах запах Что же лабаз? – Конь и запал! В лапах запал? * * * Виски в виски !!! Танец в Румянец !!!

Поэза сумеречная

Как печален свет вечерний Элегичен беспредметен Сколько в нем невидных терний Как безмерно свет тот бледен. Вдоль залива марши видений По изгнившему помосту На ходу поют про деньги Насчет прибылей и роста. Как печален свет предночный Свет навеки расставанья Бесконтурный и неточный Только чувство в нем не знанье. Вдоль залива сини тени Под ногою гулки доски В храм какой ведут ступени Где огни горят на воске. Как печален свет вечерний Будто пристань в синевечность Без пространства измерений Где забвения беспечность.

Вид из окна

Время… иногда ползет червяком;

И. С. Тургенев На косогоре, под холмом Постоем жизни – старый дуб; Он суковат своим умом, А листьев нежность – в неба глубь. Соседний холм старей его; Из-под травы обвал камней И ветра лет без берегов, Надувший паруса полей. Соседний друг мудрее в снах, Он больше видел, больше знал… Над ним перистых облак взмах И огневой зари раскат. На косогоре, под холмом Живется старому легко, Он в одиночестве своем Витает в прошлом далеко. Когда шумит его листва – Как призрак, мыслей хоровод – О мимолетном естества, Текучего, как струи вод.

11 май, 1930 г.

Арабески

Нью-Йорк ночью

Река удвоила количество огней, Река вползла змеею город И с нею стало сыро-холодней, И каждый дом поднял свой ворот. дали, как волчий глаз, горит луна, Она в реку упала утопиться. Висок небес корявит седина, А возле – звездочки продрогшая мокрица. Теперь грабители выходят из трущоб, Сам город стал бандитом в смятой маске, Они, разносчики проклятия и злоб, Лишь часа ждут, когда – ночные краски. Нью-Йорк теперь лежит своем гробу, Огни на нем, как черви, шевелятся; Каньоны улиц – рытвины на лбу, Где мыслей адово-палаццо!! Нью-Йорк теперь – забвенье и тоска, Когда Гудзон разлегся мертвым Стиксом, А неба мокрая туманная река Часы вверяет игрекам и иксам!

Весеннее

Вешней почки Мал размер! Меньше бочки Например. Многотомны Эти дни – Почки скромной Сладкосны. Почка – часть я, Не забудь! Бочка счастья, Что как ртуть, Днесь на землю Пролилась, Вешней третью Встала связь: – Счастья капли На ветвях! Крепок, слаб ли – Друг или враг!

Людоеды

В лесу средь пальм, как древней саге, Среди лиан, средь рыка львов Живут еще антропофаги, Таежных кровожадней сов! Средь удушающих цветений, Средь жгучих и тягучих смол, Среди дерев, как сновиденья, Они готовят редкий стол! Под крокодила страшным взглядом, Под тяжкой поступью слонов, Средь змей с молниеносным ядом – Их аппетит всечасно нов! О – это первенцы природы Они просты и славят клык. Они родились для охоты – Ученый им – равно – балык! Искусства наши и наука – Уму их – жалкий, дикий звук: Стрелою выражена мука, О череп молоточком стук! Они ясны, как примитивы, Фундамент наших всех культур… Тот грунт, откуда так лениво Взрос «от сегодня» каламбур.

Ленинград осенью

У севера сырого чана, Над замерзающей Невой, Где сшиты саваны тумана Адмиралтейскою иглой, Где провалились мостовые На дно петровских древних блат, Где не спасли городовые Разврат Романовских палат, И где теперь холодный месяц Над Мойкой в осень ночи скис, Есениным трагическим повесясь, Отекшей головою вниз, Встает иною, бодрой тенью Рабочий Красный Ленинград, Стуча по мраморных ступеням Дворцов низринутых громад.

«У дождя так много ножек!..»

У дождя так много ножек! Он стремится без дорожек. У пострела много стрел. Переранить всех успел. Дождик любит леопардов, Любит лужиц серых оспу, Когда дробью крупной в марте Открывает Veri доступ.

Превращение

Это было в Нью-Йорке, это было подземке, Под громадами зданий, под туманностью вод По диванам сидели, обэлектрясь туземки, Что к супружеству падки, не предвидя развод. За окном проносились движенья полоски: Фонари и карнизы, и фигуры людей. Меж сидевших чернелися две негритоски, На округлостях тела казавшись седей. И меж ними вприжимку сидела блондинка, Вся прозрачно синея просветом очей, Вся – готовность растаять, весенняя льдинка В трепетаньи собвея бесстрастных свечей. Я смотрел на блондинку, на двух негритосок И…, внезапно… поляне погасших огней По прозрачности белой побежали полоски И блондинка вдруг стала немного темней… И чрез пару одну и еще остановок – Предо мною сидела чернее смолы Эфиопии мрачной одна из утровок, Что скалисты зубами и коксово злы. Грохотали собвеи, давясь поездами И подземные дыры хрипели, как бас… А блондинок все меньше синело очами, Превращался в негро-свирепую мазь.

1928 г.

Нью-Йорк, 14 улица

На фарме («Врывается ветер снаружи, с поляны…»)

Врывается ветер снаружи, с поляны, Где листья отмыты упавшим дождем, Где очи дрожат голубея Светланы И ветви поют: «подождем»… В румянце, в объятьях ажурные тучки; Запахано поле, весна без конца. Жизнь ласка одна, без придир закорючки Как день, что не знает подвох – подлеца.

Пенсильвания

Безверие осени

С приходом осени в природе Вступают в строй иные краски. Вот тыкв ряды на огороде – Как римлян бронзовые каски. Где зелень услаждала взоры, Соседний в спектре воцарился цвет, А в час зари, опустишь шторы – Лиловый небо шлет привет. Повсюду властвует, наружась, утомленье И струны арф не трогает Эол, Когда в камине теплятся поленья, Сонливо тень легла на пол. Осенней тьмою тихо, как в могиле, Той первой ночью, что придет для всех… Порыва нет. Нет веры в силы Земле вернуть румяный счастья смех!

Октябрь

Нью-Йорк

Ненужные (Весна в капиталистическом городе)

Усталые люди приходят весною На парка скамейках часами сидеть; Со взором потухшим, с согбенной спиною И кожи оттенком, как старая медь; Пассивно считают истекшие весны, Песчинки – недели и камни – года, Их время давно обеззубило десны И тускло в зрачках их застряла слюда. И в синем параде весны ликованья, Где каждый росток – комсомольская песнь, Сидят… как мозоли тоски, изваянья… Фабричных бульваров, ненужная плесень.

Май, 1932

Назад Читать дальше