Я промолчал и только махнул рукой – отстань, мол! На том мы и расстались. Ольга отправилась переводить «мои» песни на английский, а я к черной волге, дожидавшейся меня за забором.
Высоцкий в это время был у себя в комнате. Перед уходом я зашел к нему, сказал, что меня срочно вызвали в Москву – он не спросил, кто и куда. А я не сказал. А если бы спросил – сказал бы, что в министерство культуры для решения вопроса по выпуску пластинок.
Кстати, смешно сказать, но ни хрена никакой прибыли от этих самых пластинок я не получил! Нет – какие-то там деньги были, но такие смешные, такие убогие, что это даже смешно. Уж точно на эти деньги ни квартиру не построишь, ни машину не купишь. Я уже знал, что на самом деле певцы в СССР зарабатывают не на пластинках, отчисления с которых просто грошовые. Они зарабатывают на концертах. И не просто на концертах, а на ЛЕВЫХ концертах. Нет, не так: концерты на самом деле не левые, они нормальные, а вот деньги, которые певец получает за концерт – именно что левые. Организаторы химичат с билетами, получают деньги, билеты уничтожают, деньги делят на всех – на музыкантов, на организаторов, и собственно на певца. Потому все концерты всех советских эстрадных певцов были под неусыпным вниманием контролирующих органов, и время от времени кого-нибудь из всей «шайки» все-таки сажали. И надолго сажали, за экономические преступления в СССР сроки ай-яй какие! За нетрудовые доходы в тысяч пятнадцать и расстрелять могли! Смешно, ага…а за убийство могли дать лет десять. Вот такое оно, странное советское правосудие. Почему-то самым страшным деянием здесь считается факт того, что некий гражданин заработал приличную сумму денег. Нищим быть – прилично. Богатым – неприлично. Перекос, однако.
В кабинете Шелепина сидел и Семичастный – куда ж без него? Правая рука Генсека, без него ничего не решается. И это правильно. Один – справедливый, умный, и насколько можно таким быть наверху – чистый. Второй – силовая составляющая. Спецслужба, которая не брезгует ничем, никакими методами. Он берет на себя все возможные грехи, если таковые тут имеются. Впрочем – как без греха? Политику чистыми руками не делают.
– Здравствуйте! – приветствую я совсем по-граждански, тем более что я ведь не в форме. Глупо бы выглядело армейское обращение, когда ты в клетчатой рубашке-безрукавке и джинсах. А еще – во вражеских кроссовках.
– Привет – буркнул Семичастный.
– Здравствуйте, Михаил Семенович! – Шелепин как всегда был максимально вежлив и корректен. Я вообще не помню, чтобы он повышал голос, кричал и вообще яростно выражал свои эмоции. От него такого и не ждешь. Это Семичастный, с его грубой, как топором вырубленной физиономией, готов разразиться матерной тирадой, а Шелепин не таков. Впрочем, и от Семичастного я такого не слышал. Внешность обманчива. А то, что он мне тыкает, и вообще обращается как-то… хмм… как к подчиненному, младшему по возрасту, так это и понятно. И совсем меня не обижает.
– Присаживайтесь!
Шелепин показал на стул возле его стола, напротив, через стол от Семичастного.
– Небось, гадаете, зачем вас позвали? – Шелепин улыбнулся – Но вначале спрошу, как у вас идут дела. И есть ли какие-то просьбы, в чем-то имеется недостаток?
– Дела наши лучше некуда, учеба идет, я наблюдаю за процессом, практически все делает группа Аносова – как и планировалось. Их квалификации, с учетом занятий со мной, хватит с лихвой для того, чтобы обеспечить необходимый уровень занятий. Если обо мне лично – я слежу за учебным процессом, пишу книгу, нянчу Высоцкого. Но вы и так все знаете. А насчет просьбы…Ольга просится на неделю к своему сыну. Назрело. Она ребенка не видела уже давно. Обстановка на месте вроде как разрядилась, так что ей скорее всего ничего не угрожает.
– Скорее всего! – фыркнул Семичастный – Чушь! Откуда ты знаешь про обстановку?! Сейчас ее захватят американцы, выдоят информацию по-полной, и все этим закончится! Я против!
– Соглашусь – усмехнулся я – Но ребенка увидеть нужно. А значит…
– Значит – пускай едет сюда! – пожал плечами Семичастный – Пошлем к ее матери людей из посольства, они с ней поговорят, и ближайшим рейсом – в Москву. Квартира у нее есть, жить есть где – вот пусть и тетешкает своего сынка.
– Согласен – повторил я – И еще просьба…Высоцкий.
– Знаю – скривился Семичастный – В принципе, согласен, держать его вдалеке от жены – глупость несусветная. Но это не наших рук дело, будем исправлять. Вот как ты с ним закончишь, решишь, что он уже все, здоров – вот и пусть валит в свой Париж. Точно он вернется?
– Вернется! – убежденно ответил я, и кивнул – всегда возвращался. И никогда не гадил на свою страну. Хотя пытались его раскрутить некие журналюги. Да и по большому счету – он ведь совсем не дурак, Володя прекрасно понимает, что здесь он как сыр в масле катается, а там – кому он нужен? Что будет делать? Это здесь его на руках носят, а там он – Никто, и звать его Никак. Так что пусть едет к своей бабе.
– Хорошо – кивнул Семичастный – Так и порешали.
– Вот, почитайте – Шелепин протянул мне несколько скрепленных между собой листов машинописного текста – Если есть какие-то замечания…может что-то еще вспомнили, что-то очень важное…тогда сразу говорите.
Я молча взял листы в руки, уже догадываясь, что сейчас прочитаю, и углубился в текст. Начало, как и всегда в таких докладах состояло из полнейшей воды, но дальше…дальше был просто улет! Вся информация, которую я некогда передал Шелепину, была здесь, в этом докладе – обработанная, сжатая, переведенная на сухой, суконный язык доклада. Тут было и про то, что учение Маркса хотя и всесильно, потому что верно – но для того времени, когда оно писалось. А теперь, в нашем счастливом социалистическом обществе люди изменились, стали другими, и значит – учение Маркса требует поправок. И такой поправкой будет теперь частная собственность на средства производства. То есть фактически этой речью открывалась Новая Экономическая Политика.