1. Молотов 18.27–23.00

…Последние вышли 23.00³⁶⁷.

Но еще ярче главенство Молотова на тот момент видно по ситуации за 22 июня. В 5 часов 45 минут Молотов снова первым вошел в кабинет вождя, после чего туда стали входить другие посетители. Всего за первую половину дня там отмечено 14 человек – шла напряженная работа. Помимо прочего, в это время Молотов лично подготовил сообщение советскому народу о нападении на СССР гитлеровской Германии. В 12 часов 5 минут он покинул кабинет и отправился в студию, чтобы в прямом эфире зачитать его на всю страну.

С его уходом кабинет полностью опустел. Маленков и Берия вышли оттуда еще в 12.00, а последним в 12.05, вместе с Молотовым, его покинул Ворошилов. (Почему-то соратники не захотели со Сталиным послушать это важное выступление.)

Но вот Вячеслав Михайлович закончил речь и в 12.25 вернулся назад. И сразу вслед за ним, в 12.30, туда возвратились Ворошилов с Микояном, а затем потянулись и другие соратники. Получается, что без Молотова у остальных соратников к Сталину никаких дел не было. Когда в 16.45 Молотов окончательно покидал кабинет, вместе с ним вышли и все, кто там еще оставался. Таким образом, гости сталинского кабинета подстраивались именно под Молотова.

Утром 23 июня ситуация повторилась. В 3 часа 20 минут Молотов снова первым вошел в кабинет и последним в 6.25 оттуда вышел – гости находились в кабинете, пока их там принимал Молотов.

Вернемся снова в 22 июня. После тех фактов, что мы рассмотрели, уже не удивляет, что о начале войны советскому народу сообщил не Сталин, а его заместитель Молотов. Хотя люди вправе были ожидать, что по такому важнейшему случаю выступит сам Глава государства. Часто это объясняют тем, что Сталину-де, заключившему пакт о ненападении с Германией, в этот момент нечего было сказать советскому народу. Полноте, Молотов, лично подписавший пакт и давший тому свое имя, нашел что сказать, а Сталин – нет?!

Но это далеко не последний факт отсутствия следов активной деятельности Сталина там, где они должны быть. На сегодня известны четыре важных документа, созданных 21–22 июня и касающихся оперативно-организационных вопросов Вооруженных сил СССР. Это постановление политбюро от 21 июня об образовании Южного фронта, директивы наркома обороны № 1, 2 и 3 войскам Красной армии. Все они, как нам говорят, принимались или при непосредственном участии, или с согласия И.В. Сталина (что, впрочем, почти одно и то же). Но ни на одном из тех документов нет ни следов правки его рукой, ни его подписи. Это подозрительно само по себе, однако в данном случае вызывает недоумение уже не только этот момент.

Бросается в глаза сумбурный, порой до нелепости, характер некоторых директив. Странностей Директивы № 1 мы еще коснемся. Директива, которая якобы вводила боеготовность (точнее, подтверждала), на самом деле оказалась для нее тормозом. Как войска могли отличить провокации от реального нападения? Указание не поддаваться на провокации было главным ее смыслом. А это показывает, что тот, кто на этот раз согласовывал для военных такой документ, был в первую очередь озабочен политическим, точнее – международным аспектом этого дела, а не военной стороной. Мы знаем, что наркомом иностранных дел тогда был Молотов, к тому же категорически избегавший заниматься оперативными вопросами армии и флота. Разбирающийся в военном деле – а Сталин в нем, безусловно, разбирался – не мог не понимать неконкретного характера той директивы.

Но еще сильнее выпячивает нелепость Директивы № 3, посланной в войска поздно вечером 22 июня. Вот фрагмент из нее в отношении Юго-Западного фронта:

Маршал Жуков утверждает, что И.В. Сталин лично одобрил проект директивы – то есть видел ее. Однако это вызывает большие сомнения. Начнем с того, что в преамбуле указывается задача фронту овладеть районом Люблин к исходу 24 июня, а в приказной части срок неожиданно переносится уже на 26 июня. Что, впрочем, еще цветочки.

Директива предписывает овладеть Люблином к исходу 26 июня силами пяти механизированных корпусов: 4-го и 15-го из состава 6-й армии, а также 22-го, 19-го и 9-го мехкорпусов 5-й армии. Однако из этих сил только 4-й мехкорпус и 41-я танковая дивизия 22-го мк к исходу 22 июня находились в 120–140 км от Люблина и, конечно, могли за 4 дня успеть дойти до указанного пункта – при условии, если бы не было войны, а немцы обеспечили им зеленую улицу по своим дорогам.

Но остальные 11 дивизий четырех корпусов находились в 200–300 км от нужного района и ни при каких условиях не могли к назначенному сроку просто добраться до Люблина. А ведь нашим корпусам предстояло не просто пройти указанным маршрутом. Напомню, что до тех пор никто в мире еще не смог разгромить хотя бы одной немецкой дивизии. А здесь следовало уничтожить даже не дивизию, а целую немецкую группировку, наступающую на фронте Владимир-Волынский – Крыстынополь! Как Сталин мог одобрить подобную глупость? Совершенно очевидно, что директива давалась с согласия того, кто не только не разбирался в военных вопросах и не владел обстановкой, но и, скорее всего, даже не посмотрел на ситуацию по карте. Это явно был не Сталин.

А что же, разве Тимошенко и Жуков не понимали, что делают? С одной стороны, плохо понимали, поскольку неверно оценивали обстановку. А с другой – они уже подвели армию и страну и теперь такой бурной деятельностью пытались хоть как-то реабилитироваться.

Но при показной сверхактивности военного руководства его подлинная растерянность была такова, что привела к задержке мобилизации, назначенной только со второго дня войны. Телеграмму о начале мобилизации нарком обороны Тимошенко подписал только в 16 часов 22 июня! Впрочем, растерянность и неуверенность государственного аппарата в первые дни войны, оставшегося без верховного руководителя, хорошо показали в своих работах В. Мещеряков и О. Козинкин ³⁶⁸. Что именно случилось со Сталиным – покушение, несчастный случай или внезапное ухудшение здоровья (инфаркт, например)? Прямых данных для однозначного ответа у нас, к сожалению, нет. Но несчастные случаи с главами государств происходят крайне редко, а в случайное ухудшение здоровья руководителя страны именно в критический для нее момент тоже верится мало. Как ни крути, тут сразу вспоминаются известные слова Гитлера, сказанные им по схожему поводу: