— Нет, не возьму. Некуда и незачем. Здесь видишь сколько дел. Да и жить тут значительно проще.
— Я понимаю. Придумаю что-нибудь. Видишь, сколько полезных знакомств образовалось. Без работы не останусь, а всё остальное тоже потихоньку приложится. А что, совсем нельзя?
— Совсем.
— А ты хоть будешь приезжать?
— Наверное буду. Николай ненавидел эти объяснялки. Что можно сказать, когда не знаешь ничего. Что можно обещать, когда завтра всё изменится за час. Он остановился и повернул её лицом к себе.
— Ты знаешь, Надя — я не знаю, что будет завтра. Тем более, я не знаю, что будет позже. Но я могу сказать тебе одно. Я буду помнить тебя. Как бы то ни было, ты вошла в мою жизнь. Будем надеяться, что я сумею вернуться. А если вернусь, я найду тебя.
Она посмотрела ему в глаза, а потом уткнулась лицом в плечо, прижавшись к нему всем телом.
— Спасибо. Чтобы не случилось, я буду ждать тебя. Ты только вернись. А остальное мы сделаем. Как ты говоришь, порешаем.
Глава 21
Наутро Николай поймал Аршинова в своём кабинете и начал методично, пункт за пунктом ставить вопросы, на которые он хотел бы получить ответы. Аршинов потел, недовольно ёрзал, но вскоре уловил смысл и стал заинтересованно думать. В результате этой кропотливой работы стройная теория, разработанная в Берлине, зашаталась и сильно накренилась. В неё не вписывалась по времени армейская операция в Таджикистане, в неё совсем не вписывались ограбления квартир востоковедов в Петрограде. Совсем не получалось немецкого следа. Так, например, если Свен Гедин знал все нужные заклинания, то почему он молчал так долго. Наверняка, адепты восточных мистерий с удовольствием бы использовали эти ритуалы за четыре года кровопролитной войны, раздиравшей континент на два противостоящих блока. До отравляющего газа додумались, до аэропланов с бомбометанием тоже. А вот до тибетских мистерий пришлось ждать аж пять лет после её окончания? И люди тогда были не менее решительные чем сейчас. Но если теперь это надо делать в подполье, то тогда это вполне можно было осуществить с полным благословлением государства. На самом деле вопросов выплывало очень много.
Они со Степаном попытались порешать их поездкой к Бокию. Глеб Иванович их быстро принял, но ясности со своей стороны тоже не внёс. У него вырастала детальная картина конкретных действий, по типу кто что сказал, кто когда отгрузил, но общий вид был для него ещё более невнятен.
— Глеб Иванович, а что Ваш отдел знает про тайные общества в России — на всякий случай спросил Николай, например масоны или там Гурджиев?
— По масонам у меня вполне ясное представление. Они укрепились в России с XVIII века, ещё при Екатерине Великой. Она их преследовала, но не сильно. И далее, при всех царях это было модным поветрием для высшего Света. У меня создаётся впечатление, что это было нечто вроде клуба, объединяющего людей одного уровня в разных странах. А вся эта ритуальность — исключительно от эпохи романтизма.
— То есть, рококо, Жуковский и масоны — это всё одна эстетика?
— Практически да. Мне кажется, что идея «Пролетарий всех стран, соединяйтесь!» она была вторичной, после идеи о соединении высшего света всей Европы.
— Значит, по вашему, это безобидная говорильня? — вмешался в этот высокоучёный разговор Степан.
— Не только. Когда говорят люди облечённые властью, политической и финансовой, даже зряшные разговоры могут иметь крупные последствия. Возможна и была какая-то согласованная политика, но она была отделена от конкретных государств.
— То есть, Германия не могла приказать своим масонам добиться чего-то от своих русских собратьев?
— Ещё Ленин сказал, что буржуазия, как и пролетариат, не имеет отчества. Для масонов были важны их внутренние дела. А всё остальное они рассматривали как проходящие события.
— Значит, масоны тут не при чём — сказал Николай. — Я при всём богатстве фантазии не могу представить себе единую политику, которая совместила бы интересы правящих кругов разных европейских блоков. Разве что в случае китайского нашествия.