Доехав до города, он стал двигаться в центр, на Моховую, в 1 дом советов. Там должен был быть Сушин, и Коля, не откладывая, хотел выполнить свой план и поздравить с новосельем, тем более, что был шанс застать там Надежду. Зайдя в магазин, он купил фруктов для жены и коньку для Алексея. Попросив всё это тщательно обернуть и запаковать, он купил портфель и положил подарки туда. Как ему представлялось — жизнь там была большим общежитием, поэтому светить дорогие подарки было рискованно. Коммунисты в ту пору жили аскетично, и за лишнюю десятку к зарплате вполне можно было загреметь в ЦКК. Вообще, как понял Николай из рассказов того же Алексея, страна была разделена на две большие группы — основная масса населения, подотчётная ГПУ, и партия, которую ГПУ не трогало. Более того, наблюдалась некая либерализация режима и смягчение нравов. Если раньше ЧК имело право суда и вынесения наказания, то теперь ОГПУ этих прав было лишено. Теоретически за Политуправлением стоял сыск и арест, суд судил, а прокуратура обвиняла. Естественно, это всё не снимало пресловутого принципа классовой целесообразности, но все же для обывателя свободы было побольше. Раньше ЧК выслеживало, хватало, допрашивало, приговаривало и у ближайшей стенки исполняло, зачастую в лице одного и того же работника органов. Теперь все было как у порядочных — дело передавалось в суд, прокурор со своей скамейки обвинял от имени государства и уже после выносили приговор. Так что в этот микроскопический зазор можно было и просочиться.

А партийных судил ЦКК. Причём, если неизбежная доля политиканства присутствовала при этом, то, в отличие от более поздних времен, она была очень не велика. Естественно, люди сводили счёты, это всё понятно. Но в виду того, что партия строилась по принципам клановым и групповым, каждый партиец был вписан в свою группу. С кем-то из вождей он сидел в ссылке, с кем-то вместе жил в эмиграции — в общем каждый второй человек был знаком с нужными людьми и мог запросто к ним обратиться. Да и в условиях враждебного окружения, члены партии считали себя братьями, и это было одно из условий выживания. Поэтому на Контрольную Комиссию вытаскивали людей с реальными просчётами в рамках строгой коммунистической морали. Много пьёт, лишние деньги, случайные связи с беспартийными. И судили там строго, потому что рядом были такие же товарищи, которые жили такой же жизнью и всё это прекрасно знали. Разве что для очень узкого слоя высших вождей было сделано исключение.

В приемной «Националя», а именно там и был 1-й Дом советов стоял часовой и была комендатура. Оттуда надо было звонить Сушину, и только после того, как он подтвердил готовность принять, Николаю выписали пропуск. Правда когда он предъявил бумаги Орготдела, комендант вытянулся в струнку. Коля барственно буркнул что-то вроде «Порядок есть порядок» и ободряюще покивал головой, за что и был лично сопровождён до дверей сушинской комнаты. Потолки в Национале всегда были дай боже, поэтому комната была большой и просторной. Более того, к ней ещё и прилагалась ванна, что было по тем временам совсем роскошью.

— Ну что, поздравляю с новосельем, сказал Николай, выкладывая редкие в тогдашней Москве апельсины. Это брат, большое событие. Сына то как назвали?

— Владимиром, гордо сказал Алексей. Как вождя.

— Ну вот и прекрасно. Это же здорово. А где они сами?

Из-за ширмы появилась жена Алексея — худенькая после родов молодая женщина с короткими волосами и трогательной шейкой.

— Э, Алексей. А где же ты такую красавицу откопал, с чистым сердцем позавидовал Николай. Женщина была в его вкусе.

— На Каховском плацдарме. Мы там вместе с Левкой Мехлисом воевали.

— Здравствуйте Николай. Татьяна — коротко представилась женщина. Спасибо Вам большое за белье, оно очень кстати. И Надя нам очень сильно помогает. Она сейчас уехала, обещала няню привезти.

— Раз обещала, значит привезёт. А ребенок спит?

— Спит. А он всё время спит. Такой соня — её лицо осветилось изнутри какой-то радостью, недоступной для мужчин.

— Таня, а Вы что в Каховке делали?

— Как что, воевала. Я у Василия Константиновича Блюхера в штабе Правобережной группы была, переписчиком. У меня почерк хороший. Мне даже орден дали.

Алексей закончил приготовления и замахал руками.

— К столу. К столу. Давайте, порубаем. — Он разложил фрукты на тарелке, к коньяку достал стаканы, наверное из домашних запасов достал ветчину и банку сметаны. Коля, на правах старшего, разлил коньяк маленькими порциями. Заметив движение Алексея, он улыбнулся и сказал.

— Леша, ты теперь ответственный человек. Поэтому привыкай к другой жизни. Люди много веков общаются друг с другом и поэтому выработали определенные правила. И тебе придётся эти правила выучить. Ну, за новую жизнь. Пусть у Владимира она будет счастливой и долгой.

Они выпили, потом минут через пять болтовни, повторили. Николаю было интересно, что привело в революцию эту женщину, да ещё на совершенно мужскую должность писаря при штабе. Машинок в армии практически не было конца 50-х годов, а бюрократия плодила приказы и распоряжения начиная с Петра Первого. Поэтому люди с хорошим почерком ценились. На фоне поголовной неграмотности они были редкостью, их вылавливали, оценивали, они служили обменным фондом. Но зато и жизнь у них была попроще, не такая как у обычного бойца на передовой. И опять же у начальства на виду.

— Таня, а как ты к Блюхеру попала? Тебе ведь лет и сейчас то немного, а тогда наверное совсем маленькая была?

— А мы с мамой и папой ехали из Петрограда на Украину. На поезд напали бандиты, началась паника, вот я и отбилась. Так и шла одна, пока не наткнулась на ребят, комсомольцев из Полтавы. Так с ними и шаталась. Куда их, туда и я. Так мы в армию и попали.