– Откуда я могу знать? – уже чуть раздраженно спросил я.
– В той машине ехал главный палач красных! Сам Дзержинский! Из Кремля ехал к себе на Лубянку!
– Так это вы его… Повезло!
– Это все благодаря вам, Вадим!
– Вы бы видели, что сейчас на Лубянке делается! – подхватил разговор Николай. – Солдаты кругом стоят. Не меньше роты. Только что они там сейчас охраняют, совершенно непонятно. Шесть или семь машин стоит. Какое-то начальство приехало. Все кругом бегают, суетятся. Когда я уже уходил, в грузовую машину трупы начали складывать.
– Как у нас с потерями? – резко спросил я Алексея, потому что видел, что у здешних боевиков от неожиданного успеха скоро начнется звездная болезнь.
– Есть. Погиб подпоручик Дмитрий Потапов, – тихо и печально сообщил Алексей. – Светлая ему память.
– Его смерть не была напрасна. Мы жестко отомстили комиссарам. За Долматовых, за Дашеньку, за Потапова, – победно и негромко сказал Николай. – За всех.
В гостиной на какое-то время воцарилось торжественное молчание. Прервал его врач:
– Господа, давайте выпьем за нашу святую Русь!
Только сейчас я обратил внимание, что на столе стоит графинчик, бутылка вина и закуска.
Потом был долгий разговор об обустройстве России, о ее будущем, после чего начались споры о том, как все лучше устроить. Даже сейчас у сидящих за одним столом и делающих по сути одно дело, не было единства, не было общих, прямых целей. Съев тарелку супа и выпив за процветание новой России стаканчик разведенного спирта, я снова прилег и незаметно для себя уснул.
Наутро я проснулся почти здоровым, ноющая боль в плече была не в счет, и очень голодным. В комнате пахло чем-то вкусным.
– Наш больной проснулся! – воскликнула Надежда Николаевна, выглянув из кухни. – Сейчас мы будем его кормить!
– Доброе утро, – поздоровался я. – А где Иван Севастьянович?
– Доброе утро. Врача нашего нет, уехал к больному. Как вы себя чувствуете?
– Готов встать, сесть за стол и съесть большую порцию чего-нибудь вкусного.
– Просто отлично! Вам помочь одеться?
– Справлюсь. Если что, позову.
– Завтрак будет через десять минут, – и женщина ушла в кухню.