В конце мая Джулии должно было исполниться двадцать лет. Однажды мать сказала ей: "Я сомневаюсь уже, что ты когда-либо вообще выйдешь замуж. Кто ж тебя возьмет, такую старую?" Джулии было странно это слышать. Еще два-три года назад все, и, конечно, её близкие, восхищались ею, и говорили, что им она кажется самой красивой, самой рассудительной, самой работящей, а такая девушка достойна большего. Что соседские парни ей не пара, Джулия поняла давно. Бабушка, мать отца, говорила, что родила его от дворянина, и он унаследовал высокий рост, белую кожу и серые глаза, ярко контрастирующие с его черными волосами. На фоне смуглых, низкорослых итальянских соседей он выглядел принцем из сказки. Мать Джулии, голубоглазая пепельная блондинка, смотрелась среди ярких итальянок бледной поганкой. Не помогло Джулии и знание английского языка, впитанного с молоком матери-кокни, он был слишком вульгарен даже для Нью-Йорка. В Джулии смешались красота отца и убогость матери, её трудолюбие и его смелость, материнская скупость и отцовская широта души, его острый ум и удачливость с её трудолюбием и педантичностью, богатый и выразительный итальянский язык наложился на бедный и сухой английский. Как бы то ни было, но получившая образование в самой дешевой школе, работающая в подвале муниципалитета за центы, девушка всегда помнила, что четверть её крови - голубая. Она всегда вела себя достойно, гордо, как принцесса.