– Простите меня, – прервала его Лиз, – но я такая неорганизованная, обязательно заблужусь. Вы меня не проводите?
– Разумеется, фрекен, прошу!..
В радиорубке Лиз заполняла бланк телеграммы. Надписав адрес, вывела чётким почерком: «Карл, любимый! Я очень по тебе скучаю. Наше судно «Полярная мечта» прибывает в Мальмё…» – Когда мы будем в Мальмё? – обратилась Лиз к радисту. Тот назвал дату и время. Лиз вписала их в телеграмму и, завершив её словами «Встречай меня непременно! Твоя Лиз», передала бланк радисту. Тот хотел убрать лишние, по его мнению, знаки, но Лиз воспротивилась:
– Нет, нет! Оставьте всё, как есть.
Радист пожал плечами и выписал квитанцию на оплату.
Через час содержимое телеграммы легло на стол главы Европейского бюро Первого главного управления КГБ, генерал-полковника Львова, который в течение многих лет проживал под именем барона Петра Остенфалька в своём особняке в пригороде Стокгольма.
«Судя по тексту, девочке грозит немалая опасность», – рассудил Львов и отдал соответствующие распоряжения.
«Полярная мечта» стояла на внешнем рейде шведского порта Мальмё. Пограничный контроль стал пустой формальностью, поскольку ограничился проверкой судовых документов – груз и транзитные пассажиры не досматривались. Вильгельм в компании Фридриха наблюдал с верхней палубы за посадкой пассажиров, следовавших до Мальмё, на пришвартованный к борту «Мечты» катер.
– Вот видишь, – злорадно сообщил барон товарищу, – высадка пассажиров вот-вот закончится, а наша курочка так и сидит в своём курятнике, под бдительным присмотром двух гестаповских петушков!
Фридрих толкнул друга в бок и молча указал на приближающуюся к трапу процессию. Вильгельм глянул и впился в поручни с такой силой, что побелели костяшки пальцев обеих рук. Впереди, под ручку с высоким молодым блондином, шла Лиз и, если судить по виду, беззаботно о чём-то с ним болтала. Следом за ними шли ещё четверо мужчин, все в штатском, у двоих в руках был багаж Лиз. Оказавшись на катере, Лиз повернулась в сторону друзей и помахала им рукой.
–
В оставшейся без пассажирки каюте их встретили смущённые взгляды двух подручных «дядюшки Клауса».
– Извините, господин корветтен-капитан, – сказал один из громил, – но мы ничего не смогли поделать…
Вильгельм тяжело вздохнул, опустился на койку и прикрыл глаза.
– Докладывайте! – распорядился он.
– Когда в дверь каюты постучали, – начал тот, кто был за старшего, – я велел девке узнать: кто это.
– Давайте без лишних подробностей! – распорядился Вильгельм, продолжая сидеть с закрытыми глазами.
– Слушаюсь… Короче, он назвался стюардом. Сказал, что пришёл напомнить фрекен – это он так её назвал: «фрекен», – что пора освободить каюту. Я легонько ткнул её дулом пистолета и велел сказать, что она передумала и проследует до Кристиансанна. На что стюард ответил, что это её право, но тогда нужно оформить новые проездные документы и сделать доплату. Я опять ткнул девку пистолетом, и она сказала, что сделает это в море, но стюард продолжил настаивать. Тогда она сказала, что плохо себя чувствует и спросила, нельзя ли сделать так, что она отдаст деньги сейчас, а документы оформит позже. Стюард сказал, что можно, и он готов принять деньги. Мы подошли к двери: я с пистолетом наготове и девка впереди меня с деньгами в руке. Когда дверь открылась, за ней действительно стоял парень, одетый как стюард. Он улыбнулся и протянул руку, я думал за деньгами, а он ухватил девку за руку и выдернул из каюты. Тут же ввалились четверо парней с пистолетами. Получилось по два ствола на один наш. Господин корветтен-капитан, что мы могли поделать?
– Понятия не имею! – Вильгельм открыл глаза и встал с кровати. – Пусть с этим разбирается ваше начальство. Я же в услугах таких болванов, как вы, больше не нуждаюсь!
Когда шли проливом Эресунн, на траверзе Хельсингборга слегка штормило. Солёные брызги нет-нет да и долетали до верхней палубы. Для моряка, тем более военного, дело привычное, но Фридрих предпочёл бы сидеть с рюмкой чего-нибудь горячительного в баре, чем отплёвываться солёной водой на пустынной палубе. Однако Вильгельм, казалось, прирос к поручням, а оставлять друга один на один с его дурным настроением было как-то не по-товарищески, вот Фридрих и терпел.