А сам Оби-Ван только вздыхал и искренне переживал, что так и не смог помочь погибшему.
Расследование завело в неведомые дали, кого-то даже казнили, и это был не Джанго Фетт – в ране нашли странный и зловещий стилет, подпиленный так, что сломался в ране после нанесения удара. В кресло канцлера вернулся Валорум – а с Финисом у Ордена были гораздо более теплые отношения, чем с покойным Палпатином. Совет продолжил реформы, только Йода смотрел остро и странно, но молчал, как и Дуку, лишь один раз пробормотав: «Убийца Ситхов».
Муки совести Оби-Вана совершенно не терзали. Он не был настолько самонадеян, чтобы решить, что угроза искоренена полностью, – будут и другие ситхи, но теперь у Ордена есть время. Теперь они успеют, смогут, захотят измениться, в очередной раз проходя преображение для того, чтобы выжить. Теперь не будет такого, как Сидиус, – политика, а не воина.
Впрочем, если и появится, то они будут готовы.
Ведь еще остался и второй клинок Дарта Мола, выкованный с использованием ситхской алхимии, до которого Оби-Ван с напильником не добрался, надежно спрятанный в тумбочке со старыми халатами.
Оби-Ван смотрел на веселого падавана, обнимающегося с матерью, и совершенно не жалел, что решился на это путешествие. Первые шаги он сделал, а вот куда приведет этот путь… Кто знает. Но он будет стараться идти в правильную сторону – к Свету.
Разорвать цепь
Маленькой Шми шесть лет. Она плачет и кричит, видя, как работорговцы разделяют ее семью. Ее отец убит, мать продана, а сама Шми сидит в клетке, с ошейником на шее, как животное. Покупатели ходят между клетками, переговариваются, осматривают товар, брезгливо фыркают или заинтересованно хмыкают… Шми сидит в углу, отчаянно молясь, чтобы ее не заметили. Увы, напрасная надежда.
Ее хозяйка скептически поджимает губы, дергает плечами и забирает передатчик и коды у мерзкого вида трандошанина, щелкает пальцами, словно подзывая дрессированную зверюшку, и Шми покорно семенит вслед за ней в неизвестность.
Шми выросла, ей девятнадцать. Она провела в аду практически всю свою жизнь, но люди – твари живучие, они ко всему привыкают. Шми тоже привыкла. Иногда девушка размышляет о своей жизни, приходя к выводу, что она похожа на цепь. Продажа за продажей, от одного хозяина к другому. Звено за звеном.
Поначалу, пока она была маленькой, пока в ней сохранялась надежда на лучшее, она еще пыталась бороться. Глупо. Все ее попытки ни к чему хорошему не привели, только к травмам и боли. С тех пор Шми поумнела.
Вот и сейчас она собирает в узелок скудные пожитки. Ее опять продали, и девушка смутно надеется, что ее новый владелец не будет жестоким. На большее рассчитывать попросту глупо.
Она стоит в толпе разного возраста женщин, начиная с шестнадцати примерно и до тридцати, не больше, и тупо смотрит в потолок. Они ждут, и когда после долгого перелета непонятно куда их окидывает равнодушным взглядом высоченный муун в маске, Шми только вздыхает.
Ее гложут неприятные предчувствия, но что она может поделать? Ничего.
Их прогоняют через какие-то тесты, делают анализы… Время идет. Рабыни исчезают одна за другой, Шми видит, как редеет их группа, пока не приходит ее черед.
Ей двадцать два, когда она умирает на лабораторном столе.
Евгении Дмитриевне пятьдесят два. Она очень умная женщина, очень терпеливая и хладнокровная. Она не понимает, что происходит, но держит себя в руках – иначе нельзя.
Она просыпается в холодном и пустом помещении, голая и дрожащая, а стоящий над ней нелюдь сипит в намордник, сверля ее желтыми рептильими глазами. Она молчит, хотя все, что хочется сделать – орать от ужаса. Но она молчит, потому что знает – нельзя. Что-то шепчет в подкорке ее мозга, и она опускает глаза, потому что так положено, и слушает бульканье и сипение, складывающееся в брезгливое бурчанье, что она – бесполезный кусок пуду, толку никакого, только ест и спит, и вообще ее надо продать, может за такое жалкое отродье удастся выручить пару кредитов.
У женщины создалось впечатление, что если бы на роже этого чудовища не был приклепан намордник, то ее бы просто оплевали.
А потом чужак свалил, оставив ее в компании с какой-то тряпкой, оказавшейся платьем, и Евгения просто рухнула на холодный металлический пол, неприятно напомнивший о прозекторской, пытаясь хоть как-то навести порядок в голове и хоть немного прийти в себя.