Когда она вышла в калитку, дом еще не полыхал, но в окнах уже плясали языки пламени, а в распахнутые форточки тянуло тяжелым сизым дымом. Цепляясь за ветви сливовых деревьев, он расстилался душным облаком над цветущим садом и, достигнув края забора, медленно растворялся в темноте.

Она наблюдала, как огонь поглощает внутренности ее дома. Ровно полгода назад она его мыла, скребла, белила. Вдыхала жизнь. А сегодня подожгла. Облила керосином все углы, все шторы, всю мебель, чтоб наверняка. Чтоб выгорело дотла все, что связывало ее с этой деревней. Чтоб не осталось ничего, к чему хотелось бы вернуться.

Несмотря на теплую ночь, ее бил озноб. Она была совсем налегке – тонкое весеннее пальто, кофта без рукавов, туфли на низком каблуке, брюки, которые пришлось подвязать поясом халата, потому что они уже не застегивались на округлившемся животе. Из вещей – небольшая дорожная сумка.

За последние полтора месяца, с того дня, как весть о ее беременности облетела деревню, случилось столько всего, что казалось – прошла целая жизнь. Бабы, конечно же, не поверили в историю с изнасилованием, и даже заступившаяся за нее старая Ано не в силах была их переубедить. Салори бурлила и кипела, каждый считал своим долгом осудить и заклеймить ее. Никто не сомневался в том, что пошла она на это добровольно, и что отец ребенка – Григор. Слухи, множась с невообразимой скоростью, кружили над деревней вороньей стаей, заглушая своим навязчивым карканьем голоса тех, кто пытался заступиться за Назели. Впрочем, это было совсем не сложно сделать, потому что защитников у нее было всего двое – старая Ано и ее сын, к которому люди относились с чувством жалости и сострадания и за глаза называли дурачком. Вроде все умеет и понимает, и даже говорит – невнятно, но связно, однако дитя дитем и старше уже никогда не станет.

Спустя неделю молва приписывала ей все смертные грехи. Больше всех старалась Ануш – она шныряла по дворам, разносила сплетни, утверждала, что не доверяла и всегда ждала от нее какого-нибудь подвоха и, наконец, дождалась, а на резонное замечание старой Ано, почему она тогда в салон ходила, раз не доверяла, отмахнулась, мол, не бесплатно же, за свои деньги ходила. Сильва, в отличие от Ануш, слухи не распространяла, но и не опровергала.

Бабы теперь обходили дом Назели стороной. Салон пустовал, и она вынуждена была убрать с забора табличку с названием.

До Вали слухи дошли в последнюю очередь. Она ринулась выяснять отношения с Сильвой, с которой ближе всех дружила, но та лишь отмахнулась от ее упреков – ищи виноватых там, где они действительно есть, меня в эту историю не впутывай. Звонить Григору Валя не стала – смысл звонить, если и так все ясно. Она вспоминала, как он был холоден к ней, как раздражался и отстранялся, как уехал при первой же возможности… Ее кольнуло нехорошее подозрение, что он затем и уехал так поспешно, чтобы подготовить переезд к себе этой.

Следующим утром, дождавшись отъезда школьников, Валя явилась к Назели, не очень понимая, зачем это делает. Никого не застала – именно в тот день Назели уехала в Ванаван, на очередной прием к врачу. Валя вошла в салон и тщательно, с нескрываемым удовольствием, испортила все, что попалось под руку: изорвала в мелкие клочья полотенца, расколотила раковину, искромсала ножницами обивку парикмахерского стула, выбила зеркала трельяжа, вылила из флаконов с шампунем и бальзамом содержимое, вытряхнула косметику на пол, изрезала провода фена и масляного обогревателя. Содеянное облегчения не принесло, но Валя ушла довольной – пусть и у ее соперницы на душе будет так же плохо, как плохо на ее душе.

Застав чудовищный разгром в салоне, Назели не смогла сдержать слез. Плакала, уткнувшись лбом в дверной косяк, – долго, безутешно, в голос – можно было не сдерживаться, все равно никто не услышит. Потом притворила дверь и больше туда не заходила.

Подростки теперь улюлюкали и свистели вслед, правда, столкнувшись с ней взглядом, сразу же притихали (было в ее взгляде такое, что заставляло их робеть), потому и в пазике, если она собиралась в город, ехали молча. Только водитель насвистывал себе под нос незатейливые мелодии – он никого в деревне не знал и особым желанием вникать в ее жизнь не горел – люди и люди, такие же, как везде.

Она теперь часто ездила в Ванаван – не только на прием к врачу, но и за продуктами – в магазин к Сильве больше не заходила. К Анесу тоже не заглядывала, из страха, что, узнав о случившемся, он тоже от нее отвернется. Она не боялась одиночества и была готова к нему, но все-таки надеялась, что рождение ребенка растопит сердца односельчан – она ведь никому ничего плохого не сделала и заслужила свое материнское счастье. Но, вернувшись в очередной раз от врача, она обнаружила на заборе оскорбительную надпись. Выведенные щедрыми широкими мазками, буквы сочилась каплями масляной краски. Она ужаснулась даже не оскорбительному смыслу, а силе неприязни, толкнувшей людей на такой поступок. Деревенские, будучи от природы бережливыми и даже прижимистыми, не стали бы изводить на пустяки дорогую краску. Значит, сколько в них ненависти, раз они решились на такое, думала она, разглядывая надпись. Притихшие от увиденного школьники тихо покидали пазик, даже скорый на шутки Агарон молчал. Водитель присвистнул, а потом, чертыхнувшись, вылез из кабины, бросив: надо смочить тряпку бензином, чтобы стереть. Она поблагодарила его и заверила, что сама справится. Собрала небольшую сумку вещей. Дождалась ночи. Подожгла дом.

Апрельское небо, присев на корточки, сложило ладони ковшиком и прикрыло мир, доверив его милосердному свечению звезд. Огонь в доме трещал и гудел, крышу заволокло дымом, со звоном лопнуло оконное стекло, выпустив наружу сноп раскаленных искр.

Назели запахнула на груди пальто, подняла дорожную сумку. Ушла, не удостоив деревню прощального взгляда.

Часы над вокзальной площадью показывали без четверти четыре, когда к рейсовому автобусу подошел невысокий молодой человек в великоватой для его тщедушного сложения кожаной куртке.

– В Салори? – спросил он, привстав на цыпочки и заглянув в окно водителя.

– В Салори, – заголосили утомленные ожиданием дети.

Дверцы пазика с шумом распахнулись. Самый верткий из мальчиков кинулся по ступенькам вниз, намереваясь выскочить наружу, но молодой человек не растерялся, схватил его за шиворот и затолкал обратно. Водитель хмыкнул: