Она не одна. Она чувствует это сразу. Незнакомец появляется внезапно прямо перед ней. Он стоит к ней спиной, и все, что она видит – это его широкие плечи и втянутая в них от холода голова. Ровно уложенные золотисто коричневые волосы, отдающие карамельными переливами на свету, и черное драповое пальто почти до самых щиколоток. Это все, что она знает о нем. Ни образов, ни воспоминаний, ни мыслей.

– Кто ты? – внезапно спрашивает незнакомец.

Его чуть хриплый стальной, но в то же время бархатистый голос, звучит уверенно и ровно, словно он ждал ее. Он стоит неподвижно и смотрит на развалины подобно статуе на могиле.

– Здесь уже давно так тихо, – произнес он басовитым голосом, в котором она улавливает неизвестный ей акцент.

Нина делает шаг к нему. Потом еще один, и еще…

Незнакомец напрягся, точно готовый бежать.

– Кто ты? – повторяет он.

В его низком грудном голосе столько льда и холода! Но ее тянет к нему так, будто она может отогреть его, растопить и вернуть к жизни.

– Мне здесь холодно, – наконец, произносит она.

Незнакомец едва слышно ухмыляется.

– Потому что здесь живет смерть, – отвечает он.

Она знает это. Смерть окутывает это место плотным невидимым саваном. Но эта смерть давнишняя, прошлая. С этой смертью уже поздно вести переговоры.

– Пойдем отсюда, – зовет она.

Незнакомец молчит. Она чувствует его печаль, и это – первая его эмоция, поддавшаяся чтению.

Незнакомец делает шаг назад, подчиняясь ее зову. Она протягивает руку вперед, чтобы дотронуться до его плеча и утешить. Но когда до плеча остается всего пара сантиметров, сон останавливается, и ее рука так и замирает в воздухе, не достигнув его.

2. Лидия

– А теперь подвигай пальцами.

Доктор с дотошностью исследователя изучал руку Карима и то и дело просил то пошевелить, то согнуть, то подержать пистолет. Лысый старик в очках с толстыми линзами уже минут десять подвергал Карима осмотру, заставляя производить одни и те же движения. В другое время Карим бы уже давно послал его к черту, если бы не прекращающаяся боль в плече. За свою жизнь его дважды ранили в плечи, но он быстро восстанавливался. Сейчас же он чувствовал, что что-то не так. Уже прошло две недели с перестрелки, а рука по-прежнему безвольно висела в косыночном бандаже. Малейшее движение вызывало глубокую ноющую боль. Карим с трудом передвигался, пичкал себя бессчётным количеством анальгетиков и потерял здоровый сон, в положении лежа болезненная пульсация становилась сильнее. И сейчас, выполняя требования своего хирурга – бывшего военного врача – он как никогда хотел подвергнуть его медленной мучительной смерти.

– Ну что ж, сынок. Все плохо, – наконец, констатировал истязатель.

– Исправишь? – буркнул Карим и стал аккуратно убирать руку в бандаж.