– Что будешь делать, когда мать пострадавшей напишет заявление? А если она к тому же шум поднимет? У тебя на участке за три недели – трое пропавших.
– Нет никаких пропавших. Все на месте, – невозмутимо ответил Мурзоев. – Баба дурит, никто ее слушать не станет.
– Я ж от тебя ничего, кроме информации, не прошу.
– А зачем мне облегчать тебе работу? – искренне удивился мужчина. – Тебе платят, ты и вкалывай. А то вы привыкли на нашем горбу в рай въезжать!
У Сергея появилось подозрение, что следователь пьян. Но развалившийся на стуле самодовольный толстощекий человек смотрел на него совершенно трезвыми глазами.
– Ты пойми: круг подозреваемых ограничен теми, кто живет в пансионате, – Бабкин попробовал сделать еще одну попытку. – Проверить их не так сложно. А если с девчонками…
– Слушай, – перебил его Мурзоев, – ты русский язык понимаешь? У себя в Москве будешь объяснять про круг подозреваемых. Нам тут умники не нужны, своих дураков хватает.
– Это точно, – не удержался Сергей. – Я заметил.
– Чего-о-о?
Следователь привстал, но Бабкин был уже за дверью.
«От следака никакой помощи, попробуем с девицами», – Сергей вышел из машины на главной площади Вязников и огляделся.
«Площадь Евросоюза, значит. Так-так-так…»
Первым, кто обращал на себя внимание на площади с громким названием, был Ленин. Он высился посреди сквера, покрытый буро-зелеными проплешинами и белыми подтеками, и по кепке его топтались бесцеремонные голуби. У постамента курили подростки, кто-то катался на скейтборде, и стук переворачиваемой доски эхом отражался от низких кирпичных домов, смыкавших кольцо вокруг сквера.
Сергей неторопливо пошел по улице, чувствуя, что его провожают недобрым взглядом. Ощущение было таким сильным, что он обернулся, словно проверяя, на месте ли машина, и наткнулся на следовавшего за ним пенсионера в потертом пиджаке.
– Чего встал-то? Чего встал? – дед злобно зыркнул на него. – Понаехали тут московские… Ворье!
Сергей не собирался связываться с полоумным стариканом, поэтому уступил дорогу и подождал, пока тот обгонит его. Но пенсионер неожиданно развернулся и побрел обратно, ругаясь себе под нос.
Бабкин пожал плечами и пошел дальше. Разглядывая окрестности, он вынужден был признать, что поселок Вязники производит невеселое впечатление. Стоял погожий день, но солнечный свет только подчеркивал облезлость домов, с которых ободранной кожей слезала штукатурка. «А асфальт здесь, похоже, после немецкой бомбежки не меняли», – подумал Сергей, обходя ямы, встречавшиеся на пути.
Он шел мимо забора, густо исписанного матерными надписями, мимо пародии на детскую площадку, где в песочнице сидела одинокая кошка и, судя по озадаченной морде, размышляла, куда делся столь нужный песок, мимо грязного рынка, возле которого продавщица выкрикивала: «Мороженое! Мороженое!» таким яростным голосом, словно мысленно присовокупляла к каждому возгласу одно из слов, написанных на заборе. Прохожие обходили ее стороной и опасливо косились.
На противоположной стороне улицы Сергей заметил странное двухэтажное здание, которое при ближайшем рассмотрении оказалось школой. Странность заключалась в цвете. Школа была выкрашена оттенком желтого, который Бабкин сходу окрестил цветом подгоревшего омлета. Над входной дверью всех подошедших приветствовал плакат, посмотрев на который, Бабкин вздрогнул.
Вероятно, человек, рисовавший плакат, не задумывал ничего плохого. «Мы ждем тебя, ученик!» – было написано прописными буквами на белой ткани. Если бы художник на этом остановился, то плакат ничем не отличался бы от сотен похожих.