Дед для пущей доходчивости своих слов огрел Круглова по башке старой рукописной Библией в деревянном переплете, но после осторожно положил ее в тряпице обратно на полку над печуркой. Револьвер упрятал куда-то и ружье свое не давал.

С той поры Василий Андреевич только капканы проверял да рыбу сетями доставал. Но еще не раз пытался он броситься в озеро Чусовское и утонуть, да всё никак не мог: то вода мелка, по колено, то дед рядом. И всегда после неудачных своих попыток видел он того волка, громадного, одинокого, явившегося ему в зимний вьюжный день проклятого восемнадцатого года. Волк скалил зубы, будто смеясь над его неудачными попытками уйти на тот свет. Однажды наглый зверь и вовсе вышел на берег Ларевки, расставив мощные лапы на песке под сосной, рассматривая Василия Андреевича, примеряющегося к быстрине под яром, чтобы прыгнуть туда, да дед на помощь позвал, выволакивая из воды морду с серебристым хариусом. Василий помог. Потом спросил:

– Ты его видишь?

– Хде? Кого?

– Вон, под сосной, зверюга…

– Совсем ты, Вася, уже. Нет там никого. Давай, тащи морду, надо высыпать рыбу.

Вася посмотрел на волка. Тот не спеша копал лапой меж корнями старой раскидистой сосны, иногда взглядывая на людей.

Под ту сосну Василий Андреевич и решил перетаскать золото с заимки. В корнях уже образовалась значительная яма от покопушек зверя. Круглов углубил ее так, что все мешки туда вошли, засыпал песком, замаскировал мхом и ветками. Волк не замедлил появиться, обнюхал место схрона, удовлетворенно порычал и исчез, как всегда тихо и незаметно.

Дед помер вскоре после того, как пригнали в Семисосны на вечное поселение людей из далеких украинских земель. Они тоже мерли семьями, старое кладбище разрасталось холмиками без надгробий. Дед ушел тихо, незаметно: просто не вернулся на заимку ночевать. Искал его Василий Андреевич, да не нашел. Ни его, ни ружья. Ружье в тайге было нужно, и пошел он в Семисосны, а там народу – сосланные со всей России, кто выжил зимой без пищи и крыши над головой. В старой избе, где жила Марья, уже кто-то поселился. Зашел туда Василий Андреевич, а там дым коромыслом, игра идет, карточная.

– О, кто пожаловал, – развел руками лысый человек с золотыми зубами в меховой затасканной кацавейке, – ты кто, человече?

Василий Андреевич снял шапку, вытер бороду от дождя, скинул тулуп.

– Жил я тут когда-то.

– Ну, хозяин, стало быть. Садись. Выпей. В карты сыграй с нами.

Говор лысого показался Василию Андреевичу знакомым. Сел. Пить не пил, в карты отказался. Остальные, по виду ушкуйники, продолжали азартно рубиться, только главарь их лысый пристально смотрел на Круглова.

– Слышь, а я тебя знаю. Ты офицер.

– Да какой я офицер, охотник местный.

– Да нет, мне тут рассказали про тебя, Ванька ваш, председатель. Ты офицер. А я тебя самолично в поезде под Киевом видел. Помнишь? Юркий мое погоняло.

Василий Андреевич вспомнил. Точно, в поезде, в семнадцатом, под Киевом.

Юркий удовлетворенно кивнул.

– Ну, даже за встречу не выпьешь?