— Найдется у вас еще одна лодка?
— Это уже второй вопрос. Лодок больше нет.
— Тогда уж великодушно ответь и на третий. Можно выпустить собаку из машины?
— Да ты вконец одурела!
— Вовсе нет. Просто сегодня ты выказал себя не слишком гостеприимным хозяином, вот я и решила, прежде чем…
Дональд шутливо дергает меня за волосы.
— А ну марш отсюда!
Я поднимаюсь со стула, и Дональд награждает меня шлепком по мягкому месту. Судя по всему, он не держит на меня зла, вся блажь у него от вдохновения. Бедняга Дональд, мне эта болезнь хорошо знакома: время от времени я наблюдала ее у Круза. Такое впечатление, будто больной отделен от мира глухой стеной, ничего не видит, не слышит и передвигается как сомнамбула. Мозг поглощен интенсивной работой: сотни мыслей ждут своего достойного словесного воплощения, перед мысленным взором подобно кинокадрам проносятся образы и картины, внешний мир для творческой личности перестает существовать. Если вдруг в такой момент вам удастся отвлечь охваченного вдохновением человека, упаси бог соваться к нему с прозаическим вопросом вроде «Где твои ботинки?». Ни о каких низменных предметах не может быть и речи! Позволительно, конечно, пустить в ход цитаты из классиков философии, да и то не рекомендуется. Самое разумное — не обращать внимания на больного. Время работает на нас. Как только вдохновение иссякнет, возвышенное существо превращается в простого смертного, который ходит в уборную, норовит схватить еду руками и задает дурацкие вопросы типа «Где мои ботинки?».
Дональду до этой стадии пока еще далеко. В теперешнем его состоянии любой внешний раздражитель действует как удар под дых. Я на цыпочках прокрадываюсь к машине.
Саба, забыв о воспитанности и такте, пулей вылетает из машины. Она носится вихрем, вне себя от восторга, не уступая в скорости гоночной машине. Ее сероватая шерстка треплется на ветру.
Затем, чуть поостынув, собака вдруг замечает Дональда и, перемахнув через стол и пишущую машинку, бросается ему на грудь. Маститый писатель возмущен бесцеремонностью и, позволив Сабе разок лизнуть себя в щеку, гонит собаку прочь.
Поприветствовав заодно и меня, Саба продолжает свой сумасшедший бег по кругу и, судя по всему, не намерена прекращать это занятие до завтрашнего вечера.
Я вношу вещи в дом, переодеваюсь и сразу же ощущаю благотворное воздействие этих мест — нервы расслабились, заботы и тревоги куда-то уходят, и мною овладевает лень. Спустившись к озеру, пробую ногой воду, затем обозреваю небосвод. Картина все более обнадеживающая — похоже, ветер скоро разметет последние клочья грязных туч. Я делаю несколько шагов, прохладная вода уже достает мне до коленей, под ногами перекатываются мелкие, острые камешки. Со всех сторон меня обступают стайки мальков, с интересом приглядываются к моей персоне, затем врассыпную уплывают кто куда. Вода настолько чиста и прозрачна, что можно пересчитать камешки на дне. И никуда не надо спешить, впереди целых два дня. Еще шаг-другой в глубину, и я, тихонько ойкнув, плюхаюсь животом в воду.
Не успеваю я отдалиться от берега, как приезжают Лацо и Аккерер. Ну чем не Стэн и Пэн? Бравый ковбой Лацо и маленький, робкий Аккерер удачно контрастируют друг с другом и, возможно, поэтому неразлучны.
Дональд с нескрываемым раздражением вскидывает голову, отрываясь от работы над шедевром; Лацо наверняка подшучивает над ним, и вот уже все трое заливаются смехом. Еще минута — и идиллия нарушена, Дональд вновь бешено стучит по клавишам.
Я приближаюсь к лодке на середине озера, и компанию на берегу различаю плохо. Зато отчетливо вижу коротко стриженную белокурую головку Айрис, ее прекрасное, нежное лицо. Элла сидит рядом с нею, ухватившись за борта лодки, и с улыбкой следит за тем, как я плыву. Когда я подплываю почти вплотную к лодке, Айрис вдруг вскакивает, не сводя глаз с натянувшейся лески.
— Что это значит? — спрашивает она меня, по-прежнему не отводя взгляда от удочки.
— Клюет, — отвечаю я со знанием дела.
— И что же теперь делать? — Айрис явно пребывает в растерянности.
— Бедная рыбка, — с жалостью произносит Элла.