Я задумываюсь. Нашла, конечно… парочку сластолюбцев-сатиров, насильника «с ножичком», полуживого Мартина, — вот и все мои находки. В конце концов вместо ответа я пожимаю плечами.

— Не хочешь говорить?

— Просто не знаю, что сказать, — искренне признаюсь я.

Следует отметить, что Круз — к его чести — больше не настаивает на выяснении отношений, однако всю оставшуюся часть вечера упорно думает о чем-то своем; лицо замкнуто, брови насуплены, — словом, не лучший партнер для прожигания жизни.

Покончив с ужином, я поднимаю бокал под звуки какой-то слащавой мелодии.

— Что с тобой, Круз? Не управился в срок с очередным репортажем?

— Отчего же? Управился. — Круз залпом опрокидывает свой бокал. — Возможно, я вообще останусь без работы.

— Ты — краса и гордость пишущей братии?! Не вешай лапшу на уши!

— Ван Эрдман продает свою газету, а новый издатель вряд ли пожелает иметь со мной дело.

Круз Гвард поставляет материал для светской хроники и, справедливости ради отмечу, при этом не переступает границ хорошего тона. Он не из тех бульварных писак, что с лупой ползают по чужим простыням, выискивая грязь. Круз человек утонченный, порой даже чересчур. Раза два я сопровождала его на светские приемы, но на третий зареклась туда нос совать. Впрочем, Круз больше и не настаивал. Рауты, которые я осчастливила своим присутствием, навеки запечатлелись в памяти нескольких изысканных джентльменов. В то время как они каждым словом и жестом подтверждали свою принадлежность к сливкам общества, я из кожи вон лезла, стараясь доказать, что попала сюда из гущи народной. Сама-то я тогда повеселилась на славу. Если смех сквозь стиснутые зубы можно назвать большим весельем.

Круз приглашает меня танцевать. Обняв его за шею, я кладу голову ему на плечо, но не позволяю прижиматься слишком тесно. Случается иногда странное раздвоение сознания: находишься рядом с одним человеком, а представляешь себе на его месте совсем другого. Нечто подобное сейчас происходит и со мной. Пожалуй, эту прихоть фантазии не следует считать симптомом болезни. Я прикрываю глаза, и воображение уносит меня далеко-далеко… В такие моменты даже приторно-слащавое пиликанье ресторанного оркестра может показаться чарующей музыкой. Я чуть не вздрагиваю от неожиданности, когда Круз, прервав танец, резко останавливается.

— Извини, я себя неважно чувствую, — говорит он. — Едем домой.

— Предупреждала ведь тебя, чтобы не объедался устрицами. Вчера ночью в нашем участке были зарегистрированы четыре случая смертельного отравления. Все жертвы — мужчины. Оказалось, что шеф-повар вступил в преступный сговор с их женами и начинил моллюсков мышьяком.

— Тебе бы все дурачиться… После вздумаешь говорить всерьез, но уж никто не поверит. — Круз и раньше выглядел бледным, а сейчас лицо у него и вовсе посерело.

Что ж, повеселились, и хватит. Продолжу с того, на чем меня прервали. Буду отсыпаться! Чем не благодать?