4

Фишман Борис Семёнович (1906-1964). Один из самых выдающихся скрипачей класса Столярского. К сожалению, из-за полиомиелита, перенесённого в ранние годы жизни, скрипач не мог реализовать в полную силу данный ему необычайный исполнительский талант. Несмотря на Первую премию на Первом Всесоюзном Конкурсе скрипачей в 1933 году, он впоследствии быть может даже больше, чем Борис Гольдштейн, подвергался хронической дискриминации из-за своего еврейского происхождения – иначе невозможно объяснить его увольнение из Московской Филармонии (1950), где он работал как солист с 1932 года, а также создание абсолютно невыносимой атмосферы в Киевской Консерватории, где он успешно преподавал с 1949 года по 1954-й. Автору этого очерка удалось услышать лишь раз его игру, когда он пришёл на урок со своей бывшей ученицей в класс профессора Д.М. Цыганова. Его игру отличала необыкновенная жизненная сила, страсть и темперамент, тонкость фразировки и большой масштаб исполнительской манеры – в какие-то моменты казалось, что его исполнение напоминало искусство гениального ученика Ауэра легендарного Мирона Борисовича Полякина. В 1935 году его без объяснения причин не выпустили на конкурс имени Венявского в Варшаву. Как и его соученик Файнгет, Борис Фишман закончил свою жизнь в оркестре, правда всё же в качестве концертмейстера Симфонического оркестра Кинематографии, и также благодаря участию многих музыкантов Москвы, в том числе и отца автора этого очерка – дирижёра оркестра Кинематографии Давида Штильмана. Умер Борис Фишман у себя в квартире от инфаркта, сидя за столом – он слушал бессмертную запись на пластинку исполнения Яшей Хейфецом пьесы Сен-Санса «Интродукция и Рондо-Каприччиозо».

5

Иегуди Менухин (1916-1998). Родился в Нью-Йорке. Родители – Моше Менухин и Марута Шер – оба родились в России, но встретились в Палестине, а поженились в Нью-Йорке. Иегуди Менухин начал выступать в очень раннем возрасте как вундеркинд, а в 11 лет дебютировал в Карнеги Холл с исполнением Концерта Бетховена. Его дебют стал всемирной сенсацией и критики отмечали, что скрипач-ребёнок продемонстрировал зрелость исполнения, которой стремятся достичь мировые звёзды в течение всей жизни. Менухин всю жизнь был человеком отзывчивым, добрым и помогающим людям – как своим коллегам, в личном плане, так и в общественном – он всегда участвовал в концертах по сбору средств для страдающих от голода, стихийных бедствий и для многих других гуманитарных целей. Менухин был президентом Музыкальной Организации ЮНЕСКО в течение ряда лет. Его непринципиальная позиция позволила этой организации – подразделению ООН – исключить Израиль из организации им возглавляемой. Он подвергся суровой критике своих коллег – например, пианиста Артура Рубинштейна за свою мягкотелую позицию. В личном плане он всегда, где и как мог, помогал людям. Его участливое отношение к Гольдштейну в первые месяцы эмиграции и жизни в Германии заслуживает самой позитивной оценки. Он активно помогал одному из крупнейших композиторов XX века Беле Бартоку. Благодаря Менухину музыкальный директор и дирижёр Бостонского Симфонического Оркестра Сергей Кусевицкий заказал Бартоку Концерт для оркестра, что было жизненно необходимо, так как Барток покинул фашистскую Венгрию перед самой войной и в США у него никогда, до самой смерти в 1945 году, не было полноценной работы. Сам Менухин также заказал Бартоку Сонату для Скрипки Соло. Скрипач и дирижёр Иегуди Менухин умер в Берлине в 1998, почти сразу после концерта с польским Камерным оркестром.

6

Первые свои пластинки Буся Гольдштейн наиграл ещё перед войной совсем ребёнком. Их и сегодня смело можно назвать бессмертными. Среди них «Песня без слов» Чайковского, (с аккомпанементом Генриетты Гольдштейн), «Славянский танец» Дворжака, пьесы Шумана, Шопена, Крейслера. Запись Концерта №1 Венявского, сделанная в начале 50-х годов (дирижёр К.П. Кондрашин), вероятно является вообще лучшей в мире. В ней проявилась вся мощь романтического таланта Гольдштейна, поднявшего музыку Концерта на уровень истинно гениального творения. В начале 60-х годов Д. Д. Шостакович, по просьбе Гольдштейна обратился к директору Дома звукозаписи с вопросом, почему Гольдштейн совершенно исключён из планов записей на пластинки, на что директор ДЗЗ Владимирский ответил, что… никак не может разыскать Гольдштейна! Вмешательство великого композитора помогло и Гольдштейну записать две долгоиграющие пластинки.

7

Вот выдержки из рецензии на самый первый концерт Гольдштейна вскоре после эмиграции из СССР:

«Первое вступление в Сонате Бетховена №7 до-минор захватило дыхание у слушателей и предсказало необычайное событие. Разбуженные этим началом ожидания превзошли себя уже в самой Сонате. Когда же прозвучала «Чакона» Баха, которую можно смело назвать вершиной Баховского творчества и скрипичного искусства вообще, все были поражены и потрясены…

…Его скрипка Гварнери не только имеет объём звука альта, но даже и виолончели.

Большой зал замка «Фюрстенхоф» оказался слишком маленьким для такого количества скрипичного звука и аккордов – такой звуковой охват, для которого находишь сравнение с органом или струнным tutti Фуртвенглера (один из самых прославленных немецких дирижёров XX века. – А. Ш.).

Описать и оценить подробности этого концертного события выходит за рамки нормальной рецензии. Упомяну ещё только финал ре-минорной Сонаты Брамса… Умение вызывать ощущение виолончельного звучания привело в этой части к чему-то неслыханному. Это не имеет прецедентов и является личным секретом Гольдштейна» (7 декабря 1974 года, газета «Kissinger Saale Zeitung»).

Совершенно очевидно, что после такой рецензии и приёма публикой нужно было очень серьёзное давление на импресарио Гольдштейна, чтобы остановить с ним контракт. Это мог быть только страх перед угрозами извне, что было не единственным случаем подобного рода.

Мой друг, известный в прошлом еврейский диссидент, ныне резидент Германии, рассказал мне историю, когда он пытался помочь одному из известных советских артистов цирка, оставшемуся на Западе. Для этого он обратился к своему знакомому – известному цирковому импресарио, много лет работавшему с различными цирками мира, в том числе и с советским. В ответ на просьбу он ответил коротко и неопределённо – «Узнаю…». А вскоре сам позвонил моему другу и сказал – «Узнавал… Мне сказали – нельзя…».

8

В это же время произошла похожая история, о которой я написал в книге «Певец Миша Райцин» (издательство «Эрмитаж», США, стр. 55): «Лео Чеквер, организовавший встречу певца с американской публикой, не был, однако, импресарио. Он обратился в одно из крупнейших концертных агентств Соединённых Штатов, где имя Миши Райцина было хорошо известно по его выступлениям в Англии и Франции ещё в конце 60-х годов, с просьбой представлять его на американском континенте. Один из директоров агентства сам позвонил Мише в отель “Олден” и сказал примерно следующее: “Мы любим вас и помним ваши выступления в Париже и Лондоне. Вы, конечно, знаете, что значительная часть работы нашего агентства связана с советскими артистами. В общем… тогда вы были советским гражданином, а теперь… вы понимаете? Теперь вы эмигрант и у нас могут возникнуть сложности в бизнесе”».

Несмотря на это Миша Райцин вскоре стал солистом Метрополитен Оперы в Нью-Йорке.

И всё же, оглядываясь назад, мы видели много примеров, когда некоторые импресарио, имевшие дело с «прокатом» советских артистов на Западе категорически отказывались иметь дело с одними эмигрантами, даже хорошо известными западной публике, и совершенно спокойно имели дело с другими. Но что интересно: с крушением Советского Союза почти сразу закатилась звезда тех эмигрантов, с кем безбоязненно имели дело западные импресарио, включая даже и советских артистов, которых они представляли.

10