Родной дом — дом моей матери, встретил пустотой и тьмой. Сквозь небрежно сплетённые стены, просвечивает зелень леса. Громыхнул гром, предупреждая, чтобы все разбежались по домам, и по крыше забарабанил дождь. Шальной порыв ветра отогнул на крыше несколько старых листьев и по глине пола ударили капли, брызнув холодной грязью. Ветер редко спускался к подножиям деревьев и сейчас он безуспешно пытался спрятаться здесь от секущих водяных струй.

Сложенные горкой ветки ждали огня, искры сыпанули из огненных камней, и пламя затанцевало, похрустывая деревянной пищей. От костра приятное тепло, он как ручной зверь, ничего не имеющий общего с равнодушным чудовищем, день-деньской палящим кроны.

Крыша вновь шевельнулась под напором ветра — мужчине никогда не научиться плести кровлю и стены так хорошо, как женщине. Сил на постоянный ремонт уходит масса, но термиты не дремлют и быстро превращают всё в труху.

Я почти не знал матери, родился на закате её жизни, когда она уже вернула из круга предков уже десять детей. Одиннадцатый, я поставил в тупик нашего шамана, и он, приняв роды, говорят, долго держал меня в ладонях, пытаясь понять, кто я такой.

Сегодня у меня нет мяса, но конечно, голодным не останусь. Веткой отгрёб часть пламени в сторону, на что оно недовольно зашипело, попытавшись откусить сучок. Я сыпанул на раскалённые камни горсть орехов и вскоре они начали тихо щелкать, запекаясь и приоткрывая скорлупки.

Да, уродивые благо для племени. Ими оно прирастает. Каждый это новая душа и задача всех членов племени постараться, чтобы уже во втором воплощении уродивый стал достойным родичем. С каждым нянчатся, старательно дрессируют, терпеливо учат выдерживать солнце, ощущать все вокруг себя и говорить. Последнее даётся им хуже всего. Сотню слов выучить до испытания Солнцем, редко кому удаётся. Мне же слова удавались слишком хорошо, вот и вышвырнули из уютного мирка-садика уродивых в жестокий мир уродов, потому что все остальное мне не удавалось никак…

Костёр потрескивает, но его почти не слышно — уши заполнены ровным гулом ливня. Во время дождя всегда остаётся лишь сидеть, скрестив ноги, что-то жевать, да предаваться тяжёлым думам.

Жёсткая шкура бабуина подо мной с опаленными по краю волосом, во время дождя напитывается влагой, становится мягкой, но вместе с тем начинает вонять кислятиной. Нужно будет снова её высушить над углями…

— Завтра я освобожусь от тебя! — раздался за спиной звонкий девичий голос.

Я вскочил, крутнувшись волчком. В дверях стояла Кетана. Высокая, даже среди сверстниц, стройная, она мокрая и сверкает, как полированная чёрная статуэтка. Девичья набедренная повязка спускается до колен, украшена множеством узоров, что говорят понимающим многое.

Живот плоский, на нем играют упругие мышцы юной девушки. Высокая грудь, вызывающе смотрит на меня заострившимися сосками. Пупок высоко — на уровне моих глаз, почему-то так и хочется припасть к нему губами, сунуть язык внутрь…

— Ты совсем слепой! Почему ты не чувствуешь, как все люди все вокруг себя? — голос обвиняющий, резкий, но под моим пристальным взглядом она шагнула назад. Мимика показала, что она чуть смутилась. Женщины были очень недовольны, тому что я научился читать лица. Мужчина должен знать лишь то, что говорят, о чём молчат должны знать только женщины…Это был один из главных недостатков по которому меня отправили в уроды (соплеменники с непонятными и вредными качествами)

— Тебе не нужен ответ, — сказал я. Короткие фразы удаются, голос не срывался, хотя и звучит низко и гулко, словно из глубокой бочки.

— Ты, даже не урод, ты выродок! Ты должен завтра умереть! Почему я так сглупила и подошла к тебе?! — Кетана всхлипнула, спрятала лицо в ладонях.