Еще никогда это расплывчатое наречие не казалось мне столь фальшивым. Через час после вечерней молитвы произошел наш первый моральный стриптиз. До сих пор вспоминаю о нем с отвращением.

— Каюсь в том, — сказал Марсель, — что нынче после перемены я не перекрестился, когда сел готовить уроки. А еще я сказал Фине: «Ну и убирайся!» — потому что она не дала мне второй тартинки с вареньем. А еще я подставил ножку Фердинану за то, что он утащил у меня книгу «Пятнадцатилетний капитан» и не хотел отдавать.

— Какая восхитительная откровенность! — торжественно возгласила мать. — Идите с миром, Марсель! — добавила она, подчеркивая своим обращением на «вы», что находится при исполнении самых своих высоких обязанностей. — Идите с миром! Господь бог, а также ваш отец и я прощаем вас.

Что касается меня, то я молчал. Я онемел от этого публичного саморазоблачения.

— Отчего вы медлите? Что вы желаете скрыть, сын мой?

— Я, понятно, совершал грехи… только я уже не помню об них…

— Только я уже не помню их, — поправил отец Трюбель.

— Ну что же, помочь вам? — сухо сказала мадам Резо.

Все что угодно, только не это. И я в отчаянии пробарабанил весь перечень грехов, упомянутых в «Покаянной молитве»: нетерпение, чревоугодие (господи, поди согреши у нас чревоугодием!), леность, гордыня… весь список, который благодушно выслушивал по субботам на исповеди наш приходский священник в Соледо.

— Уточните, милый мой! — потребовала мать.

— Не лучше ли сегодня на этом кончить? — предложил отец Трюбель, за что я благодарен ему на веки вечные.

Фреди в свою очередь опустился на колени.

— Я сегодня хорошо себя вел, — объявил он. — Отец Трюбель даже обещал подарить мне львиный коготь, у меня два балла выше среднего…

— Гордец! — возопила мать. — А кто утащил книгу у младшего брата? На неделю лишаю вас права читать книги!

— Мадам Резо, — напомнил отец Трюбель, — вы забыли о тайне исповеди…

— Вот именно, исповеди! Ведь он же ни в чем не признался. Пусть зарубит себе на носу, что ему нет никакой выгоды скрывать свои грехи. А когда поймет хорошенько, то будет откровеннее.

Марсель тоже прекрасно это понял. Теперь его ежевечерние доносы матери стали излишними. С самым невинным видом он, под маской покаяния, мог каждый вечер при желании всадить нам в спину нож.

Фреди, страстный любитель чтения, был вне себя.

— Психичка! Кикимора! — твердил он, раздеваясь на ночь, выкрикивая эти бранные слова так громко, что они, наверное; слышны были за стеной.

И вдруг, сократив эту энергическую ругань, он по-своему окрестил нашу мать: