– С нами Бог!!!
Я не поспел крикнуть вместе с соратниками, прошептав их клич одними лишь губами, а навстречу мне уже рванул половец, яростно оскалив рот и заходя с правой стороны…
Противник выставил вперед руку с зажатой в ней саблей, очевидно, намереваясь нанести колющий удар, – наверняка действует, отчаянный… Но в тот миг, когда мы уже практически поравнялись и я уже начал атакующее движение булавой – с оттягом, из-за спины, – нервы у врага сдали, и он в последний миг попытался закрыться саблей! Останься у меня мой клинок, и ворогу удалось бы защититься… А так древко тяжелой булавы буквально рухнуло на сталь, провалив блок противника, в то время как стальное навершие врезалось в лицо страшно закричавшего от боли поганого!
– Бе-е-е-ей!!!
…Оставшаяся схватка вылилась уже в избиение сгрудившихся, скученных татар, зажатых между перемалывающими их гридями с одной стороны и широкой полосой «чеснока» – с другой. К тому же каждый арбалетный залп бойцов Микулы находил свои цели среди густой толпы степняков… И наконец умница Кречет принялся громко кричать на половецком:
– Сдавайтесь! Сложите клинки и сдавайтесь! Пощадим!!!
И ведь начали же сдаваться, начали! Полторы сотни кипчаков побросали оружие, порубив наиболее отчаянно беснующихся десятников-монголов, в исступлении хлещущих своих нукеров плетьми… Впрочем, даже монголы в большинстве своем разумно побросали на лед сабли и палаши вслед за более разумными и догадливыми подчиненными!
Да, полторы сотни татар сдались в плен. И еще пять с половиной сотен погибло под стрелами конных лучников Ждана, арбалетчиков Микулы, копейного тарана гридей, во время бегства, наткнувшись на «чеснок», и, наконец, во время яростной, бескомпромиссной сечи!
Лишь окончательно выйдя из схватки, я осознал, насколько же мне плохо после боя, как болит словившая несколько ударов голова… С трудом покинув седло Бурана, я отошел в сторону растущей едва ли не у самого берега березы, после чего оперся на ее ствол, жадно вдыхая чистый, свежий морозный воздух. Во время боя этого не замечал, но сейчас осознал, насколько же тяжелым был густой смрад свежей крови и раскроенных внутренностей… На контрасте аж замутило… Но я быстро собрался, понимая, что сейчас не время уступать своим слабостям. Совсем не время!
– Десятники, сосчитать потери, доложить! Полоняников вяжем, можно конской сбруей, и треножьте их попарно, чтобы не сбежали… Да, ко мне приведите пару-тройку самых напуганных, кто не станет запираться и все расскажет!
В очередной раз заявив о себе как о командире, я принялся терпеливо ждать, когда приведут языков и «сержанты»-десятники доложат о потерях.
Забавное дело. В дружинах русичей были звания тысяцкого и сотского голов, то есть тысяцких и сотников, если по-простому. А вот десятников (аналогичных сержантам моего мира), имеющихся в монгольской орде и заметно упрощающих управление войском, не было. Так вот, перед выходом из Пронска я все-таки настоял, чтобы людей разбили на десятки и поставили над ними старших, наиболее авторитетных бойцов с задатками лидеров. Правда, быстро выявить их получилось не везде: в части «отделений» (изначально собираемых из хорошо знающих друг друга земляков-дружинников) воев пришлось смешивать. Но в конечном итоге наша полуторасотенная «рота» была разбита на «отделения» целиком, и каждое получило десятника! Такое вот вроде бы незначительное прогрессорство, но местные приняли его с большим трудом, буквально в штыки, ибо привыкли держаться земляков, разбившись на разнокалиберные ватаги…
Минут пять спустя ко мне привели трех языков и сообщили о потерях: девятнадцать убитых, тринадцать раненых, семеро тяжело. Вроде бы и не столь много по сравнению с половцами, а вишь ты… Нет пятой части отряда. И ведь чтобы раненые уцелели, нужно выделить им еще не менее десятка, а лучше полтора, в сопровождение! То есть дружина не досчитается уже третьей части воев…
А еще ведь нужно что-то решить с пленными. Кречет все грамотно сделал, призвав половцев сдаться – тем самым он спас жизни десятку, а то и больше русичей. Но теперь нужно что-то предпринимать, что-то совершенно экстраординарное! Ибо ни вести за собой, ни гнать обратно в Пронск, ни отпустить поганых мы не можем. Более того, полторы сотни лишних ртов нам банально не прокормить, так что напрашивается единственный выход… На который никто из русичей не пойдет. Ибо перебить полоняников не по понятиям местных. Вообще не по понятиям! Тем более что дядька ведь обещал их пощадить… Хотя есть один вариант. Относительно гуманный, но точно гарантирующий, что со сдавшимися в полон не будет проблем…
Кивнув десятнику, доложившему о потерях, я попросил его позвать Кречета, после чего принялся внимательно, вдумчиво так, с нехорошим блеском в глазах рассматривать молодых тщедушных половцев с затравленным выражением на лицах. Вояки, чтоб их… Сейчас кажутся трусливыми и безобидными овечками, но ведь допусти подобных «овечек» до гражданских, и покажут они себя во всей красе, невзирая ни на мольбы, ни на уговоры жертв… Твари, блин…
А меня боятся, это очевидно. Хотя я даже не пытаюсь картинно взяться за кинжал или схватить прислоненную к дереву окровавленную палицу. Может, боятся, потому что нет фальши? Глаза прячут, трясутся, стоя на коленях и опустив взгляды…
Подходит Кречет. Уставший, мокрый, со слипшимися на лбу волосами и свежим кровоточащим рубцом на щеке. Смотрит на меня все так же неодобрительно, и я не удержался, поднял руки в предупредительном жесте, после чего как можно более мягко произнес:
– Не серчай, дядька. Нужно было сообразить, как действовать, чтобы быстро и наверняка. Как видишь, у меня получилось… А теперь, пожалуйста, помоги мне как толмач: я хочу расспросить их, куда шли, зачем, есть ли подобные отряды поблизости. Поможешь?
Кречет помолчал всего пару мгновений, а потом неожиданно для меня тепло улыбнулся и ответил ободряющим тоном:
– Да не серчаю