«Состояние моего здоровья не слишком хорошее. Сердечная симптоматика, в частности, не играет большой роли. Я не вижу причин просить тебя о немедленной помощи…
Состояние моего старика отца, возможно, сведет мое участие [в праздновании бракосочетания Оскара Рие и сестры фрау Флисс] к минимуму…
Ты знаешь, что я не смеюсь над фантазиями об исторических периодах, поскольку не нахожу для этого оснований[99]. В таких идеях что-то есть; символическое предчувствие неизвестной реальности, с которой они как-то перекликаются. С тех пор даже органы не остались теми же. Больше нельзя не признавать силы небесного влияния. Я склоняюсь перед тобой, как перед почтенным астрологом».
Здесь Фрейд дал волю спекуляциям – можно даже сказать, диким спекуляциям. В сходной, хотя и гораздо более сдержанной манере он рассуждал о «создании и трансформации органов силой бессознательных идей» – так он попытался переосмыслить теорию Ламарка о наследовании приобретенных признаков (см. переписку Фрейда с Абрахамом; письмо от 11 ноября 1917 г.; а также «Тотем и табу» и «Моисей и монотеизм»). Такого рода умствования, правда в меньшей степени, присутствуют и в его теории влечения к смерти, и в статьях по экстрасенсорному восприятию. Однако двусмысленные уверения о принятии идеи Флисса об исторических периодах, равно как и тот титул, которым Фрейд стал его величать, имели иронический оттенок.
Тон следующей части этого письма заметно другой:
«Сейчас я весьма доволен [результатами] проводимого мною лечения; еще год или два – и я смогу выразить самую суть таким образом, что она окажется доступной любому. Эта перспектива, равно как и удовлетворенность уже сделанным, придает мне сил и уверенности в самые мрачные часы».
Фрейд, по сути, говорил Флиссу: «То, что я собираюсь поведать миру, будет столь понятным, что слушателю не потребуется призывать на помощь воображение». Он знал, что непременно преуспеет в реализации своих замыслов, если сможет прожить еще несколько лет.
В письме от 26 октября 1896 г. Фрейд сообщил о смерти своего отца, описав мучивший того жар, периоды забытья и ставший роковым приступ отека легких. Он добавляет: «Все это произошло в мой собственный критический период. В результате я совершенно подавлен»[100].
В предисловии ко второму изданию «Толкования сновидений» Фрейд написал:
«На протяжении долгих лет работы над проблемой неврозов меня часто охватывали сомнения и мои убеждения оказывались поколебленными. В такие времена именно «Толкование сновидений» возвращало мне былую уверенность.
<…> Эта книга имеет для меня и особое личное значение, которое я смог постичь, лишь закончив работу над ней. Она оказалась фрагментом моего самоанализа – моей реакцией на смерть отца, то есть на самую большую и тяжелую потерю в человеческой жизни».
Несколькими днями позже Фрейд описал свои ощущения в письме от 2 ноября 1896 г.:
«Каким-то неясным образом, в обход формального сознания, смерть старика глубоко потрясла меня. Я высоко ценил его, очень хорошо понимал. Удивительным образом сочетая в себе глубокую мудрость с фантастической открытостью, он очень много значил в моей жизни. Можно сказать, что он умер еще задолго до своей физической смерти, но это событие разбудило целую бурю воспоминаний. Сейчас я чувствую себя совершенно убитым».
Однако в том же письме Фрейд сообщил, что опоздал на похороны, потому что ему пришлось ждать цирюльника! Существенно, что в одном из отрывков, не включенных в опубликованную версию этого письма, Фрейд говорил: «Я вновь доволен состоянием своих носа и сердца».
В этом письме мы можем обнаружить уже предвестники
Образ отца, особенно в связи с его смертельной болезнью и кончиной, часто появлялся в снах и ассоциациях Фрейда, о которых он поведал в «Толковании сновидений». Мы узнаем о реакции Фрейда как на саму смерть отца, так и на некоторые аспекты его неизлечимой болезни, проявлявшейся в стойком кишечном параличе и недержании мочи и кала. Фрейд, соответственно, вынужден был присутствовать при мучительной агонии умирающего, чья «свеча погасла» уже задолго до физической смерти. Возможно, именно в ту пору у Фрейда зародилось желание продлить свою жизнь, но ни в коем случае не умирание. Мы увидим, что эта мысль не раз посещала его все последующие десятилетия жизни, появляясь в самых разных обличьях.
22 ноября Фрейд писал Флиссу:
«Драгоценный Вильгельм, ты первый, кому я пишу из моей новой квартиры…[101] Темп изучения истерии меня удовлетворяет. Сейчас я получил приглашение на четыре новых случая, но, вероятно, ни одну из таких возможностей реализовать не сумею. Тем не менее я весьма занят [моей практикой]. Хорошее настроение и интерес к жизни полностью исчезли. Вместо этого, я постоянно размышляю на тему, как сложится положение дел после моей смерти. Такие вопросы не следует слишком подробно обсуждать с дорогими для тебя людьми…
Марта вновь великолепно со всем управляется, так что я не теряю зря ни часа»[102].
Таким образом, после смерти отца Фрейд озаботился проблемой того, как пойдут «дела» после его собственной смерти. Использованный в письме оборот может быть понят следующим образом: «У меня большая семья, и я должен заботится о ней как при моей жизни, так и после нее». Однако тон письма и настроение, которое оно отражает, могут сказать даже больше. Главный вопрос, который должен был занимать Фрейда: что же будет «там»?