— Запёрлись в четырёх стенах своих исследовательских кабинетов, чтобы ничего не видеть, изучая древнюю культуру, чтобы понять что? Что увидеть? Рабы никуда не делись, всё осталось как и прежде, только антураж поменялся: сейчас о них нужно заботиться, но так, чтобы они не почувствовали себя хозяевами, не почувствовали себя теми, кто решает, им дают деньги, но ровно настолько, чтобы они могли поесть, одеться и купить необходимое за бумажки, по сути, не имеющие никакой ценности, остальное в кредит — чем не рабство? — он усмехнулся, глядя в растерянное лицо девушки. — Ах, да, забыл, им жизненно необходимо заплатить за интернет, чтобы была иллюзия своего всевластия, безнаказанности, не ведая, что цифровое пространство помнит всё, являя собой в умных руках цифровую тюрьму; у раба, по сути, есть только тело…

— Господ мало, рабов много, — коротко кинула Линда, её начинал раздражать тот менторский тон, каким вещал этот странный посетитель, хотелось ответить жёстко, но правила посещения музея сдерживали её, ведь клиент всегда прав.

— Вы намекаете на их бунт? — уточнил он без злобы, похоже, ему нравился этот разговор в пику настроения Линды.

— Я Вам прямо о нём говорю, — Линда старалась держаться как можно официальнее.

— Бунта не будет, раб не чувствует себя ущемлённым ни в чём. Забрать прав и свободы — да, забирайте, собственность, да, пожалуйста, это же не его.

— Вы намекаете, что у раба есть жизнь и, только когда на неё будут покушаться, он сможет сбросить оковы рабства? — в свою очередь спросила Линда.

— У раба есть только его тело, ему больно, и это единственное, что заставляет его чувствовать и понимать боль других, но и это можно контролировать, — произнёс мужчина и тонко улыбнулся.

— Рабов больше, чем хозяев, — вставила реплику девушка, ей стало любопытно, до чего же дойдёт их эта беседа с не представившимся ей визави.

— Вы думаете, хозяева это не понимают? — в его глазах промелькнул огонь какого-то неистовства. — Господа придумали действенный способ удерживания рабов в узде. Этот способ до ужаса примитивен, но крайне действенен. Знаете ли Вы, кто самый жестокий палач на свете?

Линда ничего не сказала, она ждала его ответа.

— Раб, которого господин возвысил над другими рабами: о, поверьте, нет на этом свете ничего более мерзкого, чем человек, чуть поднявший свою голову над другими. Он сделает всё, что ему скажет хозяин, чтобы снова не быть в общей массе, и сделает это максимально хорошо и настолько бесчеловечно, что потом у господ появится лишний повод сказать остальным, чтобы они посмотрели хорошенько на плоды рук своего же, чтобы ужаснулись и отдали ещё большую власть хозяевам, хотя уже куда больше…

— А революции? — уточнила девушка.

— Революции? — мужчина хмыкнул и продолжил: — Бунты никогда не проходят без «верхи не хотят».

— Раб никогда не будет хорошо работать, — произнесла она и увидела, как дёрнулась щека у показавшегося слишком злым собеседника, так откровенно болтающего о весьма щепетильной теме, но именно этим он и подкупал.

— Вот для этого ему нужна иллюзия, иллюзия свободы, в первую очередь, кинематограф, телевидение и интернет, чтобы вылить озлобленность на такого же раба, как он, чтобы он лишний раз доказал сам себе, что имеет власть, его несуществующую власть, — у мужчины был ответ на всё.

Они оба примолкли. Линда стала мрачной, ей решительно не нравился ни разговор, ни человек, его начавший. Видимо, он уловил её настрой.

Мужчина примиряюще улыбнулся и показал на висевший рядом со столом небольшой барельеф, уходя от странного разговора, меняя тему беседы:

— Если я не ошибаюсь, Тутанхамон и его жена Анхесенамон, сцена охоты, премило.

Линда расслабленно улыбнулась и ответила:

— Расхожее и досужее мнение.