Батальон стрелял не спеша: примерно тридцать хорошо нацеленных выстрелов каждую секунду. При должном хладнокровии как минимум один из восьми найдет жертву, с учетом неизбежных в боевой обстановке погрешностей. Суетившиеся на батарее турки не сразу почуяли смерть: мало ли куда залетают шальные пули! Некоторые успели грянуть картечью по атакующим (и по отступающим, за компанию), - но только один раз. Потом уцелевшие попрятались за пушки и кое-где сделанные брустверы, когда же наши заряды иссякли, гвардия была уже в непростреливаемой полосе у подножия холма. Три егерские роты находились в линии вместе с нею.
После перезарядки вкладышей мы готовы были вновь окатить батарею свинцом, если она оживет, однако беда пришла в другом обличье. Крутой склон холма, изрезанный мелкими овражками, препятствовал действию турецких пушек в непосредственной близости, зато весьма затруднял атаку на них. Мехмед-паша, будучи достаточно искушен в воинском искусстве, не оставил артиллерию без пехотного прикрытия. Эти свежие силы, сплотив за собой бегущих, остановили наши полки у самой цели. Еще несколько минут - турки пошлют подкрепление на холм или атакуют вновь на левом фланге, и все пропало. У них гораздо больше сил, мы же могли победить, лишь пользуясь созданным на короткое время перевесом в решающем пункте.
- Капитаны, ко мне!
Я объяснил положение и способ действий. Если бы меня разбудили ночью, спросив, что делать с офицером, предлагающим атаковать прикрытую пехотой батарею, построившись в каре, ответ прозвучал бы в то же мгновение. Высечь розгами и разжаловать в рядовые. Именно розгами, как неисправного школяра, не выучившего урок. Однако бывают особые случаи.
- Неприятель совершенно не ведет огонь. Пушки не достают, а пехота не желает, ибо нам в этом проигрывает. Смотрите: турки в последний момент выскакивают из недоделанного ретраншемента и естественных укрытий, сразу бросаясь врукопашную, - в этом они мастера! Мы сделаем вот что...
Центральная часть холма, ограниченная с боков оврагами, была ключом позиции. Овладев ею, егеря могли бы фланговым ружейным огнем истребить всех защитников батареи. Но в случае неудачи мне грозило не только погибнуть, но и хуже: стать навеки посмешищем в глазах обеих армий. Я не помнил, как звать преображенского секунд-майора, распоряжавшегося батальоном, - зато после вчерашнего боя он готов был меня слушать.
- Сегодня поменяемся местами, твои будут в фор-линии. Прикажи пасть на землю по команде.
Атака! Барабаны гонят гвардейцев вперед. Навстречу выплескивается из земляных нор яростная, нечеловечески орущая, несущая смерть на остриях пик и лезвиях ятаганов, сила. Залп наполовину сбивает ее напор, в пороховом дыму начинается резня холодным оружием. Скоро преображенцев оттесняют.
- Гвардия, ложись!!! - пропитой бас каптенармуса Зыкова, полкового стентора нашего, легко перекрывает крики, лязг металла и редкие выстрелы.
Пусть простят меня души тех, кто не успел броситься ниц. Следующую минуту воздух перед нами кипит от раскаленного свинца.
- За царя-а-а! За Господа Христа-а-а! В атаку! Ступа-а-ай!
Не дело - атаковать врукопашную егерям, сила которых в дальнем прицельном огне. Не дело - полковнику размахивать шпагой в первой шеренге. Но у меня нет другого выхода.
В сплошном дыму, оскальзываясь на окровавленных телах убитых и раненых, добираемся до гребня. Преображенцы и егеря смешались, багинеты алчут пронзить живую плоть, из оскаленных пастей рев - не хуже турок.
За бруствером в нас целят несколько янычар - рожи зверские, но испуганные. Стреляю с левой руки из пистолета - не вижу, попал или нет. Гремят ответные выстрелы - мимо! Враги поворачивают спины, один смелый - демонски визжа, бросается вперед с ятаганом. Багинет по самую втулку входит ему меж ребер. Вот и пушки! Здоровенный пузатый турок, голый по пояс, банником отмахивается от оробевших солдат, - его бы выстрелом, а ружья разряжены. Ныряю под свистящую в воздухе оглоблю, сверкающая сталь пронзает загорелый живот. Куда ж ты, дурень, с дубиной против шпаги? Пока ты размахнешься, я тебя три раза проткну! Противник пучит глаза, пытаясь схватить меня ослабевшими руками, - приклад мушкета с хрустом врезается ему в лоб. Вперед! Повозки, зарядные ящики, спины бегущих - и пистолетное дуло в нескольких шагах! Чувствуя: не успеваю, ласточкой бросаюсь вперед, вся жизнь моя на острие клинка, - огненный удар навстречу - и темнота...
...
- Спирька, чертов сын, хрен ли ты кричишь - убили... Щас тебя самого за такие слова... Видишь - дышит!
Чей-то знакомый голос... И язык знакомый. Только не вспомню, какой. Что это было? Мы играли в войну? Точно! И Петруччио, сволочь косая, влепил нечаянно половиной кирпича по затылку... Свой же, зараза, римлянин! Какой из него римлянин - в дикари его, скотину, - даже до варвара не дорос!
Ослепительная тьма колышется передо мной. Невероятным усилием поднимаю веки, - батюшки, больно-то как, - солнечный луч ятаганом режет глаза, - и возвращаюсь в свой мир.
- Александр Иваныч, живой?
- Аллах его знает... Пощупай у меня затылок - черепок цел?