— Может, как-то локомобили приспособить для этого дела? — предложил я деду. — Пилили же мы шпон на ременной передаче от них.

— Приспособить не вопрос. Было бы к чему тот ремень цеплять, — напомнил дед про отсутствие насоса.

Со своими поместьями и производствами мы были ориентированы на сельское хозяйство, химию и строительство. Любые крупные металлические изделия приходилось заказывать на стороне.

— Привезут летом насос, не переживай, — успокоил меня дед. — У вас и пациентов-то считай, что нет.

— Есть уже три человека, включая отпрыска Данненбергов, — ответил я.

Два человека, которые также попали в клинику, были из куроедовских крестьян. Не то по приказу самого Куроедова, не то по личной инициативе управляющие избили палками этих двух мужиков так, что те находились на грани жизни и смерти. Как добрались бедолаги до Александровки, отдельная детективная история.

Мне же одна из деревень в подарок от Куроедова досталась. Она граничила с небольшим лесочком рядом с Несмияновкой и карьером с горючим сланцем. Сланец, заготовленныей летом, доставляли для котельных каждую неделю на телегах.

Именно к этим возницам и прибились двое куроедовских мужиков. Удивительно, как ещё не замёрзли по дороге. Помимо ран, добавилась простуда из-за переохлаждения. Лёшка лично решил выхаживать этих мужиков, попутно обучая санитаров, как бинтовать и обрабатывать раны.

Каждому из куроедовских крепостных досталось по двадцать пять палок. Практически смертельная «доза». Двадцать пять палок приравнивались к семидесяти ударами розг. Больше ста розг обычно не назначали, это уже считалось стопроцентно смертельно. Розги обычно были популярны летом. Зимой их заменяли палками. По мне, и то и другое — садизм. А ведь батюшка наш чуть не каждую неделю проповедовал отказ от телесных наказаний, особенно для детей. Доходчиво пояснял, как ослабевает тело. Да и я, не помню сколько раз, пытался вдолбить Куроедову, что он всеми этими экзекуциями не народ в строгости держит, а теряет людской ресурс, который мог бы работать и приносить прибыль.

Всё без толку. Мировоззрение помещиков изменить слишком сложно. Они с малолетства привыкли ко вседозволенности по отношению к крепостным. Куроедов не раз хвастался, как крепостную Лушку ему батюшка для утех тела к тринадцати годам подарил. Девственницей пятнадцатилетняя девка не была (батюшка её уже опробовал), зато ни в чём отказать малолетнему барчуку не должна. А та как раз сопротивляться стала. Ну как сопротивляться? После нескольких дней конкретного изнасилования начала взывать к милосердию. И получила вместо него порку на конюшне.

Забили девку до смерти, а молодой Ксенофонт Данилович лично за этим наблюдал. Померла, и ладно. Это же скот, считай. Баб никто не учитывает в подушных сказках. За убийство положено судить любого, но на местах закон по отношению к крестьянам никогда не соблюдался.

Но это всё было давно. По идее, крепостные Куроедова уже почти свободные люди. Николай I в манифесте зачем-то дал два года на выход крестьян из зависимости. Причины этому я не видел. Нет бы «отрубить хвост» сразу, а его начали резать по кусочкам. Лёшка предположил, что дата указана исходя из Российских расстояний. Мол, пока доведут манифест до дальних восточных земель, не меньше года пройдёт. Зато никто не упрекнёт помещиков в исполнении приказа государя. В ответ я заметил, что чем дальше на восток, тем меньше крепостных. Они-то как раз в центральной части России сосредоточены. В любом случае освобождение крестьян — сложный и проблемный вопрос.

— Как те двое бедолаг? Выживут? — спросил я, заявившись в больницу.

— Кто его знает? — не стал Алексей давать оптимистических прогнозов. — Почки отбиты, рёбра сломаны. Ходят под себя кровью. Я своим младшим помощникам лекцию с примерами на плакатах устроил. Они у меня писать умеют, законспектировали симптомы. Если помрут, то сделаем вскрытие и подробно исследуем, если же выживут, пристрой этих мужиков куда-нибудь на лёгкую работу.

— У них наверное семьи есть? — стал я прикидывать.

— Есть, и это меня беспокоит, — подтвердил Лёшка. — Ты же знаешь Куроедова. Начни на него наседать и совестить, сделает всё наоборот.

— Пожалуй, стоит мне доехать до Несмияновки, вдруг с соседских земель народ побежал, а мои не знают, куда их пристроить?

— Лучше бы их спрятать подальше от Куроедова.

С этим я согласился. Формально сбежавших крестьян нельзя считать беглецами. Закон будет на их стороне. Объявили себя свободными и ушли, помещик уже не имеет права никого вернуть. На его землю, пусть и взятую в аренду, такие «беглецы» не претендуют, значит, и власти бывшего хозяина над ними нет.

В Несмияновку я отправился через два дня, взяв с собой десяток самых надёжных людей, в ком был уверен и кому доверял. Собрал в поездку настоящий обоз, куда загрузили, помимо продовольствия, немного травяных лекарств и сладких леденцов (тоже лечебных). Это детям, и вообще для поддержания моего имиджа.