Габриэль начал бесшумно открывать их одну за другой. Конференц-зал, кинозал… Из полутьмы проступили пять ступеней. Он спустился, пробрался по более узкому коридору, тоже еле освещенному. Затаил дыхание, когда услышал отдаленную мелодию. Звуки классической музыки. Рояль…

Он пошел на звуки, остановился перед тяжелыми металлическими створками. На уровне человеческого роста висела коробочка, наверняка система безопасности. Похоже, не активированная, раз сигнальная лампочка горела зеленым. Толкнув дверь, Габриэль увидел, что она ведет на улицу, а точнее, на забетонированную площадку за зданием. Очевидно, служебный выход, позволявший не проходить каждый раз через центральный холл…

Он тщательно закрыл дверь и продолжил свой путь. Легкие музыкальные ноты нанизывались одна на другую. Габриэль скользнул в зал, где нетронутое мужское тело лежало в прозрачном гробу, заполненном вязкой жидкостью смородинового цвета. С тихим гулом насос гнал струи в трубы, с одной стороны подавая в них раствор и опорожняя содержимое ванны с другой, сливая его в чан, откуда исходил сильный запах ацетона; все было автоматизировано и контролировалось компьютером. Справа от чана стоял металлический стол под операционным светильником с двумя лампами, лежали хирургические материалы. Габриэль узнал ткань и синие простыни, сложенные в углу, – точное подобие тех, что на фотографиях Абержеля. Без сомнений, тот запечатлевал трупы здесь, прежде чем Калинин брал на себя дальнейшее.

Прожженные убийцы.

Ноктюрн Шопена. Чарующе грустная мелодия доносилась из соседнего помещения. Полоска света пробивалась из приоткрытой двери, растекаясь по линолеуму прямо у ног Габриэля. Монстр должен был трудиться за стеной.

Габриэль тихо подошел к приотворенной двери и застыл. Посередине помещения высилось жуткое видение: два женских тела, обнаженные, обритые, совершенно симметрично сидели спиной друг к другу на металлическом кубе. Лет двадцати, одинакового роста и сложения. Если первая еще оставалась нетронутой, то вторую уже начали разделывать: кожа с ее живота была расстелена перед ней. Сотни ниток, иголок, гвоздей и винтов поддерживали их в позиции марионеток – поднятые руки, наклоненные головы, разведенные челюсти… Габриэль был уверен, что ими подменили трупы со склада… Несчастные жертвы, без сомнения похищенные русским.

Ноты, слетающие с бороздок пластинки на тридцать три оборота, вращающейся на проигрывателе, производили шокирующее впечатление. Габриэль затылком почувствовал движение воздуха, легкий рык, предупредивший его за мгновение до того, как опустился скальпель, целящийся ему в область спинного мозга. Он едва успел развернуться, лезвие прочертило длинную черту по левой щеке. Дмитрий Калинин воспользовался мгновением его боли, чтобы вонзить свой инструмент в новенькую парку в двух сантиметрах от горла, и попал в итоге в правое плечо. Габриэль закричал и изо всех сил отбросил противника в сторону. Профессор наткнулся на куб, его шляпа-борсалино взлетела в воздух. Освежеванная, потеряв равновесие, опрокинулась в пустоту. Удерживающие ее нити заставили тело завертеться, и показалось, что к ней внезапно вернулась жизнь.

Габриэль бросился на Калинина, тот выпрямился и начал изо всех сил наносить удары. Два трупа вытанцовывали вокруг них, как обезумевшие акробаты. Мужчины катались по полу. Габриэль быстро оказался над противником и ударил того обоими кулаками по лицу, как рассвирепевшая горилла. Он даже не чувствовал боли в плече.

– Скольких? Скольких ты убил? Сколько трупов сожрало твое гребаное безумие?

Собственная кровь капала у него со щеки, смешиваясь с кровью Калинина, чье сопротивление уже слабело. Носовая кость старика была свернута на сторону, он шумно втягивал в себя воздух открытым ртом, в котором блестели покрытые кровью зубы. Он бормотал русские слова, которых Габриэль не понимал; несмотря на боль, на губах старика расплывалась улыбка садиста. В его глазах сверкало нечто непонятное противнику – это не был взгляд человека, ужаснувшегося перед лицом смерти.

Габриэль вцепился руками в перчатках в горло этого психопата и сжал. Он приблизил свое лицо почти вплотную к лицу пресловутого «ДК», когда черные зрачки последнего члена тайного сообщества затуманились, а вокруг радужек лопнули мелкие кровеносные сосуды.

– За мою дочь. И за всех остальных.

Тело изогнулось в сильнейших судорогах – и обмякло. Габриэль рванул труп с такой силой, что голова образовала с шеей невероятный угол. Потом распластался на Калинине, плача у того на плече. Сколько прошло времени, Габриэль не знал, но, когда он выпрямился, у него закружилась голова. Он снял куртку и свитер, направился к раковине в соседней комнате и промыл сантиметровую рану на ключице. Из нее снова потекла кровь, но не так, как если бы была задета вена или артерия. Порылся в медицинских материалах, нашел кровоостанавливающие пластыри, бинты и сумел соорудить себе повязку. Разрез на щеке был поверхностным. Он выживет.

Габриэль сполз по стене, свесив руки и глядя в пустоту. Все было кончено. Гидра побеждена, она никого больше не похитит, не убьет, не расчленит. Она никого больше не погубит. Ее место теперь в преисподней, в адском пламени.

Он поднялся, взял канистры с ацетоном и обильно полил тело профессора, а потом и пол. Посмотрел на ванну, наполненную до краев тысячами литров огнеопасной жидкости. Это станет настоящей бомбой, когда огонь сюда доберется.

Снова прошел через коридор и холл, поднялся по лестнице и оказался лицом к лицу с «Играющей в шахматы». Какой бы нечеловеческой она ни была, Габриэль видел ее в последний раз. Волнение душило его. Он коснулся ее ледяной руки:

– Я люблю тебя, Жюли. Я так люблю тебя.

Со слезами на глазах он вылил канистру в открытую черепную коробку пластината. Достал зажигалку из кармана джинсов. Большим пальцем откинул крышку, щелкнул, высек пламя и поднес его к луже на полу. Синеватый шар пламени быстро стал ярко-алым и скользнул по бесплотным ногам. Когда жар охватил торс, раздалось шипение – отвратительный звук плавящейся материи, похожий на едва слышный крик.

– Прости меня…

Пламя уже накинулось на пол.