— Что дальше?

— Она хочет, чтобы Блейк отказался от своего наследства.

Наступает напряженная пауза, такое чувство, словно сама телефонная линия начинает потрескивать.

— И он?

— Да. Да, он отказался.

Я слышу, как он облегченно вздыхает, и потом видно почувствовав себя неудобно передо мной, начинает извиняться:

— Слава Богу. Не то чтобы я сомневался в нем, просто…

— Не волнуйся, Джек, — прерываю я. — Он действительно обладает холодным расчетливым умом, и я не виню тебя за такие мысли, — я смотрю на сообщение, написанное на записке.

— Я возвращаюсь.

— Не надо, Джек. Ты не сможешь помочь.

— Нет, я возвращаюсь, потому что я здесь не нужен.

— Что ты имеешь в виду?

— Я расскажу тебе, когда вернусь.

— У тебя какие-нибудь проблемы там, да?

— Нет. Я просто понял, что создаю больше вреда, чем пользы.

— Ладно, сообщи мне, когда ты вернешься, — а у меня в голове крутится другое предложение — когда я верну Сораба назад. Но я не говорю этого. Это лишнее. Не стоит так говорить. Я скучаю по поцелуям мокрой макушки своего сына, пока купаю его в ванне. Настоящая боль, глубокая боль, которая даже проникает насквозь в мои кости, скрыта у меня в голове. Она неустанно пожирает мои клетки, удерживающие меня. Я кладу трубку и отрываю стикер, смотря на обведенные слова: