Глава 29

Теодор

Венто мчался по снежной равнине во весь отпор. Под действием заклинательных рун, что я начертал, снежный буран быстро прекратился — не прошло и получаса.

Благодаря тому, что произошло между мной и Цици, мой магический резерв восполнился с лихвой. Силы было сколько угодно, попадись мне на пути стая зомби-вербэров, им бы сейчас не поздоровилось. Сейчас я мог все.

Единственное, чего не мог — так это разбудить свою жену.

Прильнув ко мне, Цици плавно покачивалась в седле. Ее глаза были закрыты, а пушистые ресницы отбрасывали тени на бледные щеки, неотличимые цветом от снега.

Она была так прекрасна… Так любима и желанна… И совершенно беззащитна.

Каких только заклинаний я не перепробовал, чтобы разбудить ее там, в сторожке после нашей ночи.

Единственной ночи, которая стоила всех ночей не с ней. Ради такой ночи стоило ждать. Этой ночью она стала моей, и душой и телом. Моя жена. Моя женщина.

Ее приворот больше не имел надо мной власти. В этом не было ни капли магии.

Я полюбил ее по-настоящему. И был готов на все, чтобы ее не потерять.

Я слышал о людях, которых мара погружала в сон, от которого не проснуться. Они выглядели совсем, как мертвые — были холодны и не дышали.

Цици была теплой, ее ресницы дрожали, а нежное тихое дыхание набатом отдавалось в моей груди.

Она пока что неокончательно погрузилась в царство мары — обитель страшных кошмаров. Она еще могла проснуться.

Шанс был. Если я в ближайшее время узнаю имя злобной твари с черными кожистыми крыльями. Как жаль, что мы с Цици теперь не могли провести совместный ритуал магического отлова!

Мара сделала все, чтобы этому помешать: запутала дорогу, наслала буран и, чего я уж совсем не мог ожидать, подняла из мертвых чудовищного медведя.

Она нагрянула в сон моей жены, которую я сжимал в объятиях, и заключила ее внутри этого сна.

Женщина в черном платье, которую я видел только лишь со спины, была сильна и неуловима. Как-то по-особенному неуловима для меня.

Нехорошие, отчаянные мысли клубились внутри темным горьким дымом… И, словно какой-то до боли знакомый, но злобный голос нашептывал: