– Дикобразы, – объяснила Ладия. – Три дня тому назад. Прознали, что мы тоже… сотрудничаем. Хотя мы сами виноваты, разбрасывали газеты повсюду. А потом эта заваруха в Собачьем болоте нас отвлекла, да и вообще, невозможно всегда соблюдать осторожность. Вот мы и расслабились.

Ори заставил ее лечь. Ладия подшучивала над ним, пока ее укладывали на старый диван, но потом все же не выдержала и расплакалась, ухватилась за Ори и держалась несколько секунд, а после этого высморкалась, похлопала его по плечу и заснула. Сам он занялся уборкой. Кое-кто из бездомных взялся помочь.

– Здесь вчера был театр, – сказала ему одна женщина с выбитыми зубами, вытирая столы. – Выступали какие-то «гибкие». Приходили поиграть для нас. Было здорово, хотя ничего подобного я прежде не видала. Слышно, правда, было плохо. Но все равно здорово, и вообще, так мило, что они пришли сюда специально для нас.

Джейкобса уже много дней никто не видел.

– Здесь он где-то. Занят только. Видел? Его закорючки повсюду.

Нарисованные мелом спирали, которые Джейкобс оставлял везде и от которых пошло его прозвище, все множились, превратившись в подлинную заразу. Их рисовали краской, восковыми мелками и дегтем, вырезали на стенах храмов, царапали на окнах и на железных балках.

– Думаешь, это с него все началось? Может, он сам кому-то подражает. Или вообще никто ничего не придумывал. Слышал, как оно обернулось? Люди используют их как лозунг. Они везде на слуху.

Ори все видел и слышал. Спирали, которые заканчивались нецензурной бранью в адрес парламента. Вопли «Спиралим на хрен!» при появлении милиции. Почему так случилось именно с этим знаком, а не с любым другим из тех, что годами пятнали городские стены?

Угол, в котором ютился старик, посерел от спиралей. Чернильные и карандашные, большие и маленькие, они пересекались под разными углами, а местами спирали складывались в бо́льшие спирали, образуя сложный узор. «Похоже на буквы», – подумал Ори. Спирали закручивались по часовой стрелке и против нее, потом вдруг обрывались на полуобороте, число и направление завитков все время менялось, и каждый щетинился отростками.

Ори приходил девять ночей подряд. Он специально записался в ночную смену.

– Мне это необходимо, – сказал он Старой Вешалке. – Когда день настанет, я сделаю все, что мне велят, но до тех пор мне надо чем-то заняться.

Тороанцы хотя и не доверяли ему, но что-то вроде отпуска все же дали. Уходя от них, Ори то и дело останавливался – будто бы поправляя застежку ботинка – и, опершись о стену, оглядывался, не идет ли кто за ним. Он был уверен, что за ним следят – не Барон, так кто-нибудь другой, и стоит заговорить с человеком, который покажется подозрительным его товарищу по братству Быка, как Ори убьют. А может быть, никакой слежки и не было. Ори не понимал, значит он что-нибудь для своих товарищей или нет.

В «Загоне» Петрон Каррикос подарил ему сборник своих стихов, выпущенный в «Издательстве гибких» на средства автора.

– Давненько тебя не видно, Ори, – сказал он.

В его словах сквозила осторожность; видно было, что Петрона так и подмывает спросить: «Где ты был? Совсем пропал куда-то», – но он только угостил Ори стаканчиком граппы и стал рассказывать ему о своих планах. В руках он держал номер «Буйного бродяги» – прикрывал название, но газету не прятал, осмелев после недавних событий.

Ори прочел одно четверостишие вслух: «Из железа и дерева свой цветок ты бережешь для кого-то. Урок, упрек, каменный шок Собачьего болота».

Он кивнул.

Петрон рассказал Ори о Гибких: кто чем занят, кто куда подался, кто исчез.

– Самюэль свалил. Торгует барахлом в какой-то пошлой галерейке на Салакусских полях. – Он фыркнул. – Нельсон и Дровена по-прежнему в Шумных холмах. Там сейчас, конечно, все по-другому, ну, ты представляешь. Но мы выступаем везде, где можем, где собираются наши. В церквях, в залах собраний и прочих местах.

– И как же принимает Конвульсивных Новых народ?