— Было… очень интересно, мисс Лори.

— Ну еще бы, — согласилась она, но глаза ее вспыхнули гневом, и Морган забеспокоился: его сейчас не удивила бы даже ее попытка проникновения в тюрьму, хотя она и казалась безнадежной.

Девушка прошла через заполненную людьми столовую, не обращая на него внимания, затем миновала конторку администратора и поднялась по лестнице. У своей двери она остановилась, Посмотрела на него и поблагодарила коротким «спасибо». Он ожидал либо колкости, либо очередного вызова, и ее спокойствие встревожило его. Он подозрительно взглянул на нее:

— Что вы замышляете?

— Как следует выспаться, мистер Дэвис.

— А почему я в этом сомневаюсь?

— Потому что вы подозрительный человек, — произнесла она с очаровательной улыбкой. — Может, мне поклясться, что я не замышляю ничего иного?

Он поверил ей. Сейчас он поверил ей, хотя и взвешивал каждое ее слово.

— Тогда спокойной ночи, — пожелал он, понимая что для него чертовски хорошо было бы выспаться сегодня ночью, поскольку завтра могут случиться любые непредвиденные события.

Она поколебалась, глядя на него с немым вопросом. Морган ощутил себя пронзенным этими поразительными золотистыми глазами, неожиданно ранимыми и полными мольбы, удовлетворить которую он никак не мог. Огонь, мечущийся между ними с первой минуты, как он ее увидел, превратился было в искры, почти погасшие за ужином, но сейчас вспыхнул ярким пламенем.

Моргану слишком хорошо была знакома страсть женщины, чтобы не узнать ее сейчас, хотя он понимал, что она смешана с более опасными эмоциями. Он сказал себе, что именно это сочетание волнует и мучает его так, как никогда раньше. Это не могло быть ничем иным.

Ее лицо находилось совсем близко, аромат полевых цветов витал в воздухе, дразня его чувства. Лихорадочная жажда женщины, неведомая ему ранее, охватила его, поглощая остатки рассудка и смеясь над его хваленым самообладанием. Он ощутил в себе пробуждение голода, знакомого и одновременно неизведанного.

И все же он смог бы уйти, если бы лицо ее не исказилось удивленным смущением, а глаза не зажглись вдруг той же страстью, что обжигала и его.

Казалось, ее губы манили его, и он коснулся их своими губами с изумившим его непреодолимым желанием. То, что он поддался ему, рассердило Моргана, и губы его вовсе не были нежными. Они искали и нашли. Неожиданно он захотел быть победителем, но ее губы были столь же голодны, как и его, и столь же требовательны, и пространство между ними взорвалось огненным вихрем. Гнев и грубое желание зажгли в них чувства, слишком сложные для понимания и еще менее поддающиеся обузданию.

Он вез ее брата на казнь. Она пыталась остановить его. Рациональная часть его мозга знала это, но им правила иррациональность. По некоей Богом забытой причине желание — непреодолимое желание — брало верх в них обоих, не доверяющих друг другу всеми фибрами души. Но осознание этого лишь усиливало яростный, стихийный голод, охвативший их. Как будто запретный плод…

Но только Морган никогда не стремился к запретному плоду, никогда не поддавался тем демонам, что заставляют всегда рассудительных людей тоже желать невозможного.

Их губы впились друг в друга, и частью разума Морган осознал, что она так же беспомощна, как и он, — и это ее тоже сердит. Он понял это из отчаянности их поцелуя и яростного движения ее рук, обнявших его шею: они были безрассудными и требовательными, кусали кончиками пальцев кожу.

Язык его нашел путь меж ее губ, и Морган удивился тому, как у нее перехватило дыхание, будто она никогда прежде не испытывала подобного. Но она ответила с новым жаром, и ее язык не уступил, оказывая достойное сопротивление. Он услышал, как в горле у нее родился слабый стон, когда тела их прижались друг к другу, и почувствовал собственное возбуждение от ее близости. На краткий миг ее тело придвинулось к нему вплотную, затем она вдруг вырвалась от него, и ее огромные изумленные глаза затуманило влагой, отнюдь не похожей на слезы.

Она смотрела на него, и он увидел, как губы ее дрожат отказом, пронзившим, будто лезвием, его душу.

— Нет, — прошептала она, резко распахнула дверь в комнату и исчезла внутри, оставляя ему для созерцания грязную стену, охваченное тугими, мучительными спазмами тело и смешанные в немыслимом хаосе мысли.