— А как получилось, что они оставили в покое вас?

— Ну вы подумайте сами: кто я такой? Старый хрен, дерьмовый унтер. Им и в голову не пришло, что Грегор мог рассказать мне все это. Я ведь всего лишь солдафон, старый служака, тупой, ограниченный инструктор. Между прочим, это я учил Грегора прыгать с парашютом. Грегор любил рассказывать мне о своих делах, просто говорил, говорил, как разговаривают со своим псом. Ну а мне это нравилось, я посасывал пиво, слушая его, вопросов не задавал и вообще помалкивал, и оба мы были довольны. У него не было отца, у меня — сына. Но это никого не касается.

Что-то смущало меня в сержанте Бёме, может быть, контраст между его пронзительным голосом и энергичной манерой изъясняться, и вдруг я понял, что, вероятно, он испытывал к Грегору чувство гораздо более сильное, чем просто отцовское, чувство, которое он, должно быть, подавлял в себе, и догадался, кого он мне напоминает: Дональда Плезанса из романа Жана Жене. Мне нужно было знать продолжение, и я спросил:

— А что произошло потом?

— Ему удалось выяснить, что у старика фон Клаузена имеется список членов Ордена с номерами их банковских счетов и долями участия в транснациональных компаниях, дутых или процветающих. И этот сучий список, где все написано черным по белому, давал ему жуткую власть над остальными членами… И вот тут Грегор порешил рвануть на Запад, повидать папашу и добыть у него этот список. А заодно найти вас.

— Найти меня? Вы хотите сказать, что Грегор рассказывал вам обо мне? Но почему же только что вы…

— Спокойно, корешок, спокойно! Когда речь шла о делах, на Грегора можно было положиться, как на компас, но, как только касалось чувств, все становилось куда сомнительней: у него была склонность сочинять, приукрашивать вещи или наоборот, в зависимости от настроения. И когда он мне рассказывал, что всегда был непослушным и мать ненавидела его, что у него был брат-близнец, которого она любила, что его всегда наказывали и мать пыталась его убить, чтобы сохранить вас, Георг, и всякое в таком роде, я говорил себе: это, верней всего, детские фантазии, которые он напридумывал в приюте. Потребность испытывать чувство вины, как говорят по телеку. Как видите, сейчас даже солдаты слышали про психологию…

Чуя в душе холодную злость, я прервал его:

— Если я вас правильно понял, Грегор был мифоманом, так, что ли?

Он отхлебнул глоток, сплюнул на пол.

— Не говорите мне громких слов. Грегор был такой, какой был, и это все, и еще он был моим другом. Ему хотелось поскорей смыться из этой чудной страны, и он смылся. И тут конец истории в том, что касается меня.

И начало моей. Теперь я был совершенно убежден, что все мои неприятности связаны с этим списком. Удалось ли Грегору завладеть им? Похоже, что да. Меня принимают за него и хотят вернуть этот список. Все они — Зильберман, Ланцманн, Марта…

Марта.

Я раздавил ногой окурок и аккуратно отпаснул его в угол. Марта стучала в моем сердце, точно так же, как боль в виски. Теперь я уже не мог остановиться. Решительно Грегор, которого я знал только маленьким ребенком, не изменился и сумел-таки втравить меня в гнуснейшую историю.

— Кто был у него начальником сектора?

— Вы что, такой же мудак, как он? Видать, у вас тяжелая наследственность, как говорят по телеку. Маркус. Профессор Маркус. Двести семьдесят, Бергаденштрассе. Управление военных архивов. Добавочный двадцать восемь. Узнать профессора легко — по ортопедическому башмаку на правой ноге. Со мной не пытайтесь больше встречаться. И ничего не сообщайте. Мне через полгода на пенсию, а я очень хочу смотаться на Балеары.

Я кивнул и протянул ему руку. С секунду он был в нерешительности, но потом крепко пожал ее.

— Непривычно как-то — пожимать руку мертвецу…

Я улыбнулся:

— Спасибо. Я и впрямь не знаю, на каком я свете.