– У меня под ней ничего нет! – возражает он.

– У тебя под ней сорочка. Этого достаточно.

– Да она меня едва прикрывает!

– Ничего, ночь стоит теплая. Давай! Мы встречали женщин, на которых надето еще меньше.

Он одергивает сорочку, которая на самом деле лишь длинная футболка, и с белыми кроссовками смотрится просто уродливо. Мама сворачивает «апологии» изнанкой наружу, чтобы не были видны «прости», запихивает их в мусорный бак и засыпает сверху другим мусором, поэтому ее рука оказывается перепачкана каким-то соусом.

– Проголодался? – улыбаясь, протягивает ему руку она.

– Фу! Нет!

Мама пытается оторваться от воображаемого «хвоста», продолжая жить в сумасшедшем шпионском романе, в котором кому-то действительно есть дело до того, где они.

Она машет рукой, останавливая другое такси, и ему хочется умереть со стыда за свои голые тощие ноги, у всех на виду.

– Я хотел послушать проповедь! – возражает он.

– Как-нибудь в следующий раз.

Такси целую вечность выбирается с улиц, запруженных пешеходами, и вот наконец они мчатся по другому шоссе, сворачивают на другой съезд. В воздухе пахнет цветами. Местность вокруг снова становится запущенной, отчего Майлс решает, что мама передумала и они возвращаются в коммуну сестер. Но нет, рано он обрадовался.

– Отлично, приехали, – говорит водителю мама.

– Это же какая-то дыра!

– Тетя Гиллиан живет здесь. – Она произносит это чересчур отчетливо.

– Кто?

– Выходи из машины, – шепчет мама. – Спасибо, сдачу оставьте себе.

Они выбираются из машины. Нарисованный на стене Черный Наполеон[106] взирает на них с непостижимой неуверенностью.

Они идут по пустынной темной улице, мимо магазина лекарственных трав и церкви с заколоченными окнами, к маленькому зеленому дому, перед которым женщина поливает газон, в десять часов вечера, словно весь день не шел дождь.

– Здравствуйте! – окликает ее мама. – Мы ищем магазин грампластинок «Пот и кровь».