Еще я думала о доме и безумно хотела оказаться там. Та жизнь сейчас мне казалась сном, а эта — реальностью. Только оказавшись тут, я поняла, да и то не сразу, что не ценила того, что имею, принимала, как должное. Не знала, что даже за право родиться некоторые борются и ценят любое существование, какой бы несправедливостью оно не было наполнено. У меня же было все…
Так странно. Когда я была подростком, то частенько задумывалась, кому повезло больше, тем, кто родился в России, или тем, кто вырос в Америке, к примеру. И как вообще территориальная принадлежность влияет на жизнь человека? Сейчас мне те мысли казались нелепостью несусветной, потому что в моем мире всех можно назвать счастливыми, даже тех, кто в данный момент переживает горе. Здесь же несчастливы были даже те слепцы, что мнили себя королями. Мир, перевернутый вверх ногами, где уродливое считается красивым.
А какой убогостью насыщенна их жизнь. Подумать только — вечная борьба за выживание. Я поняла, что жалею их всех, как бы дико это не звучало, я — та, что находится на самой низшей ступени их социальной лестницы. Но я хотя бы знала, что есть другая жизнь — раскрашенная яркими цветами, а у них же перед глазами сплошная серость и в душах — фанатизм. И одного из них я полюбила.
После очередного привала Анна призналась, что не в силах больше идти. Лицо ее покрывала пугающая бледность, на лбу выступили крупные капли пота. Остаток пути Савелию пришлось нести ее на руках. Да и я уже ног не чувствовала от усталости. Благо, мы уже почти добрались до цели.
В колонию мы спускались, когда уже совсем стемнело. И воспользовались далеко не «парадным» входом. Никакого лифта не было и в помине, нам пришлось долго идти по тесному и душному коридору, ведущему вниз. Именно им, как поняла, и пользовался все время Савелий.
К тому моменту, когда мы достигли лагеря повстанцев, Анна уже практически теряла сознание. Да и я сама еле держалась на ногах.
Нас встречал мужчина, чем-то отдаленно напомнивший мне Алексея. И вновь я погоревала о безвременно ушедшей душе моего друга. Пусть он и не сильно отличался от остальных мужчин колонии. Я же помнила, как он воспользовался моей беспомощностью, когда находилась в лазарете. Но, кажется, он, действительно, любил меня, раз пожертвовал своей жизнью.
Мужчина проводил нас в жилище Анны, состоящее из двух тесных и темных комнатушек, примыкающих друг к другу. Здесь была всего одна кровать, на которой мы и устроили бедняжку. Она сразу же провалилась в полусон, в полуобморок. По молчаливому согласию решено было ничего не предпринимать до утра.
Нам с Савелием тоже требовался отдых. У меня в буквальном смысле закрывались глаза, и ноги не держали в вертикальном положении.
Мы ночевали во второй комнатушке, прямо на полу. Савелий соорудил ложе из каких-то тряпок. Но мне было все равно, я бы уснула и на голой земле. Даже сил говорить не осталось, хоть и хотелось спросить о многом. Например, о том, куда же мы завтра отправимся?
— Фаина, просыпайся… — мягкие теплые губы коснулись моих глаз, прошлись по щеке и задержались на губах. — Просыпайся, родная, нам пора.
Как же хочется спать. Просто сил нет. Вот же только глаза закрыла. Даже ничего не приснилось.
Я осознавала, где нахожусь и что мне предстоит. Вернее, последнее очень смутно…
— Куда мы пойдем и когда? — разлепила я, наконец-то, глаза.
Савелий уже был полностью одет и с улыбкой разглядывал меня спящую.
— Больше всего я хочу сейчас заняться с тобой любовью. Ты такая… когда только пробуждаешься.
— Какая?
Я всегда стеснялась себя заспанной. Лицо помято, волосы растрепаны…
— Беззащитная, — Савелий склонился и прижался к моим губам. — Хочется убить любого, кто даже посмотрит на тебя.
Именно в эту минуту я поняла, что никому он меня теперь не отдаст, будет сражаться до последнего, если возникнет такая необходимость. Волна жаркой благодарности с примесью большого и вечного чувства окатила меня, заставила задрожать всем телом. Я притянула голову Савелия к себе и покрыла его лицо поцелуями.