Потом вернулся Кристобаль на "Эль Сагио". Я с радостью поспешил на корабль и принялся помогать в разгрузке – принимал вещи из трюма на палубе. В городке мне просто как в тюрьме, слишком уж тяжелая атмосфера, поскорее бы свалить от сюда. Но, похоже, что атмосферное давление будет падать, голова разболелась, наверно, завтра снова будет ураган или шторм с дождем, а вот потом можно будет и уплывать из Гаваны. В открытом море дышится свободнее.

Кристобаль за время моего отсутствия неплохо поработал, похоже, что брал любые заказы по перевозке на острове, кроме трансостровных. Трудяга. Другое дело, что он мне жаловался, что скорость нашего корабля сильно упала. Наверное, он в здешних тропических водах уже сильно оброс на днище ракушками и водорослями, которые теперь сильно тормозят ход. Но чистить мы пока не будем. "Не трогай грязь, на ней то все и держится" – как говорят у нас в России. Днище моего корабля изрядно подгнило и изъедено червями, так что если его почистить, то потом сразу можно ставить корабль на прикол. А мне нужно чтобы мой "Мудрец" еще годик проплавал. Вот Вам и еще один аргумент плыть с Кортесом, все корабли сожгут, а стоимость их из добычи владельцам выплатят. Где еще я такую аферу смогу провернуть?

Так что разгрузились, переждали шторм, а потом бегали вместе с Кристобалем по городу в поисках фрахта. Межостровной фрахт мы тоже брали, дней через 10 можно будет уже рискнуть плыть, сезон ураганов заканчивается. Но пока нужно заполнить простой, команде тоже нужно кушать каждый день. А команды у меня на корабле девять человек, плюс я с Кристобалем. Да еще кроме меня, есть еще один моряк больной на берегу. Так что пока некомплект на борту.

Загрузились и вышли в море. Свобода! На таких маленьких кораблях как мой, условия жизни для команды крайне примитивны. Лишь у меня, как капитана было отдельное жилое помещение, напоминающее тесную кладовку для хранения метел. Мои же люди спали, где только могли найти место, иногда прямо на палубе между орудиями или бомбардами, из которых стреляют небольшими каменными ядрами или картечью (а таких орудий у меня целых два, правда, маленьких, их еще называют фальконеты). Нужно пока бы на штурмана подучиться, но где? Штурманов, здесь их называют еще пилоты, на флоте не хватает. Сильно грамотных людей сейчас немного, да и инструменты сейчас крайне примитивны. Компас указывает направление, астролябия более или менее определяет широту. Плюс минус трамвайная остановка. Астролябия представляет собой деревянный сегмент круга в 90╟, на одном из прямых углов которого с помощью прикрепленного циркуля фиксируют Полярную звезду, служащую ориентиром, а свисающий с острия свинцовый груз показывает высоту. Из-за свинцового отвеса этот навигационный прибор на движущемся корабле работает не очень точно. Долготу не определить, пока не выйдет, часов хронометров пока нет, так что меряют все весьма приблизительно. Кидают в воду веревку с узлами и пока песок из песочных часов не высыплется определяют скорость, потом прикидывают скорость корабля за сутки. Но куда корабль ветер и течение за эти сутки сносит, то один бог ведает. Вот у американцев есть легендарный корабль "Майфлауэр" (Майское дерево). Перевозимые на нем колонисты основали свободные (от рабства) северные штаты. Плыл он себе в Виржинию на юге США, а выплыл на севере, промахнулся на трансатлантическом переходе на пол континента!

Так что сейчас умники рассчитывают и ведут флагманский корабль, а остальные стремятся держаться вслед за их кормой, за парусами или за сигнальным фонарем (ночью). А если непогода раскидает корабли, то беда! Конечно, плывут по компасу столько дней, сколько нужно, но куда приплывут непонятно. Потом выпускают голубя из клетки и тот летит к ближайшей земле, и они туда же правят. А там уже спрашивают у местных жителей:

– Мы где?

– На корабле! – те отвечают им.

Но ничего язык и до Рима доведет, потихоньку доберутся куда им нужно. Кстати когда Кортес плыл в Новый Свет, его корабль так же потерялся, пришлось и им голубя выпускать, а так бы приплыли куда-нибудь в Бразилию. Слава богу, что есть трансатлантические течения, они несут куда надо, даже делать ничего не надо. От Канарских островов течение тебя подхватывает и прямо на Карибы. А от Кубы Гольфстрим тебя обратно в Европу несет. Гавана почему столицей Кубы стала? Корабли со всего Карибского региона тут собирались, перед тем как в Европу плыть, а там оседлал Гольфстрим и дома. Даже если все мачты сломает и руль, и твой корабль потеряет всякое управление, то все равно тебя потихоньку несет, куда тебе нужно. А такие как я, неумехи, плавают вблизи берегов в пределах прямой видимости или же от одного ближайшего острова к другому. Конечно, Хуан перед поездкой сюда проходил платные двухмесячные курсы, да что толку? А мне теперь нужно и до Мексики плыть и до Колумбии, а тут и Карибское течение и мели и рифы и Саргасово море с его водорослями. Короче, сложновато. И Кристобаль хотя меня и постарше, но не факт, что больше меня знает. Вот и сейчас мы держались в пределах видимости от прибрежной линии.

Начало нашего путешествия оказалось легким и приятным: за один день мы добрались до находящегося на ровной местности порта Соладо (Это название означает "Соленый"), сам же порт представлял собой всего лишь скопище прибрежных навесов из пальмовых листьев, под которыми рыбаки могли посидеть в тени. Весь песчаный берег был покрыт растянутыми для просушки или починки сетями и усеян вытащенными на песок рыбацкими каноэ. Здесь мы выгрузили груз для здешней энкомьенды и загрузили на борт груз для Гаваны: в основном хлопковые ткани и продовольствие. Полоски здешнего пляжа походили на припорошенное серебро, щедро рассыпанное между лазурным морем и изумрудными пальмами, с которых то и дело взлетали стайки разноцветных рубиновых и золотистых птиц. Однако по мере нашего продвижения на запад, к дальнему краю острова Куба яркий светлый песок постепенно темнел, превращаясь в серый, а вдали, в самой глубине острова, за линией зеленых пальм маячили далекие горы.

Питались мы на корабле неплохо. За обедом, который обычно готовил молодой матрос Винсенто Ниньо, пили вино или воду. Обед как правило включал в себя сухари, солонину или соленую рыбу, кукурузу, сладкий картофель, фасоль или чечевицу, приготовленную с хлопковым маслом, чесноком и "ахи" – горьким перцем. Еда не для гурманов, но есть вполне можно.

Вот интересно, откуда у здешних индейцев хлопок? Хлопок представляет собой большую загадку, и все с ним связанное пронизано жгучей тайной. Впервые его стали выращивать в долине Нила после V века до н. э. Первой точной датой является 370 год до н. э., но один американец из Американского музея естествознания в Нью-Йорке обнаружил хлопок в перуанских захоронениях, которые датируются 2000 годом до н. э. В те давние времена древние перуанцы выращивали хлопок, пряли хлопчатобумажную нить и ткали из нее одежду – и все это до того, как его начали выращивать египтяне. Хлопок был также известен ассирийцам как "древесная шерсть", но современные ученые утверждают, что изначально дикий подвид хлопка появился в Индии. Потом он попал в Америку, там генетически изменился и опять вернулся, уже измененный в Азию (и Африку).

Хлопок, как ботаническая загадка, снится ботаникам-генетикам в кошмарах, так как американские его разновидности обнаруживают, что хромосомы хлопка указывают на межокеанское путешествие через Тихий океан с запада на восток их древнего азиатского предка. А это означает, что "распространителем", вероятно, были птицы, если не человек, который на заре истории Америки "привез" хлопок из Старого Света, затем несколькими тысячелетиями позже "подобрал" американский хлопок, в котором развились новые хромосомные структуры, и отвез его назад в Евразию. Но как можно приписывать это птицам, особенно если птицы не едят семена хлопка? У него стратегия распространения не съедобные ягоды, а пух, носимый ветром. А ветры не могут переносить семена на многие тысячи километров. Тогда как же объяснить существование одного и того же хлопка, содержащего одни и те же гены, на обоих континентах? Сплошные загадки истории.

Наше плавание продолжалось. Далее к западу, берег изменился. Подобно черной стене, скальные выступы перегораживали пляжи и уходили далеко в море. Здесь уже приходилось быть настороже, даже с такого расстояния я видел, как морские волны, разбиваясь о подножие гряды из чудовищных валунов и каменных обломков, вздымаются и вскипают белой пеной. Путь к берегу преграждала россыпь валунов и обломков, иные из которых не уступали размерами нашим пятиэтажкам, а между ними неистово бурлили и пенились океанские волны. Они накатывали на утесы, взметнувшись на невероятную высоту, зависали там, обрушивались вниз с таким ревом, словно все громы грянули разом, и снова откатывались, образуя водовороты столь мощные, что сотрясали даже прибрежные скалы. Отойдя подальше от этого негостеприимного берега, мы миновали опасное место.

Потом мы плыли беспрепятственно, легко покачивался на волнах, причем так далеко от берега, что мне удавалось лишь смутно различить зеленую кайму. В ясном небе, сияло солнце, океан был спокоен, словно озеро в летний день. Море было ярко голубым и искрилось на солнце, высоко над мачтами величественно проплывали облака, теплый воздух надувал паруса. Но мы слишком беспечно отдалились от берега и нас подхватило океанское течение, которое начало сносить нас на север, туда к Флориде, причем, что хуже всего, в противоположную от берега Кубы сторону. Пришлось ставить дополнительные паруса и вновь приблизиться к земле. К вечеру мы пристали возле еще одной энкомьенды, и так же сгружали и принимали необходимые грузы.

На третий день плавания берег резко начал изгибаться на юг, мы проходили западную оконечность острова Куба. Океан окружал нас почти со всех сторон, и я вдруг чувствовал себя ничтожной букашкой, оказавшейся на дне огромной голубой чаши, выбраться из которой невозможно. Ночью я видел на небе несчетное множество нависавших надо мной звезд, но это все тревожили мое сердце больше, чем днем. Почти ничего не видно, тут можно куда-нибудь влезть! Но во тьме я успокаивал себя как мог, представлял себе, что нахожусь где-то в более безопасном месте, например, у себя дома в Гаване. Я воображал, будто раскачиваюсь не на волнах, а в плетеном гамаке, и, успокоив себя таким образом, погружался в сон. Но с рассветом все иллюзии отступали: и я ясно понимал, что на самом деле нахожусь где-то в самом центре ужасающе жаркой, лишенной всякой тени, враждебной человеку безбрежной лазоревой стихии. Безудержно пекло солнце, от жары в трюме даже лопнула бочка с водой, но в океане иногда меня развлекали летучие рыбы: бесчисленные мелкие существа с длинными плавниками, которые они использовали как крылья, чтобы выскакивать из воды и пролетать значительное расстояние. Скоро берега опять повернули на север и нам тоже туда, это уже другая сторона Кубы. Южный берег большого острова зарос пышной растительностью, это были высокие кедры и пальмы, а главное красное дерево, из которого в дальнейшем испанцы будут строить свои прекрасные корабли для здешних вод.

Пару раз мы еще приставали к берегам, выгружали и брали грузы, но пора было поторапливаться, чувствовалось, что следующий шторм уже не за горами, и мы на всех парусах торопились укрыться в надежном порту южного побережья острова Куба Тринадад (Троица).

Ливень нагнал мое суденышко, окатил его водой и умчался дальше, что позволило нам всем освежиться, ливень сразу прогнал жару. Но вместе с облегчением пришла и тревога, ибо дождь принес с собой ветер, и на море началось волнение. Погода резко переменилась. Наш корабль начал подскакивать и болтаться, словно маленькая щепка, и очень скоро доски трюма не выдержали и туда начала поступать вода. Пока ее еще было относительно немного, и моряки выстроились цепочкой, чтобы вычерпывать ведрами из трюма морскую воду. Нам конец! Ан нет, быстро установили помпы и несколько матросов, сменяясь, встали за их деревянные рычаги – коромысла, дело сразу пошло веселей. Впрочем, несколько ободряло еще и то, что ветер и дождь пришли сзади – с юго-запада, как я рассудил, вспомнив, где находилось в то время солнце, – так что меня, по крайней мере, не относило дальше в открытое море, а наоборот подгоняло к спасительной гавани. Тут на нас обрушился яростный шторм, усиливавшийся с каждым часом. Целый час наш неуклюжий корабль стонал и скрипел под ударами урагана, который увлекал нас вперед. Как бы не проскочить мимо безопасной гавани, тогда всем нам крышка. Судно трещало по всем швам, течь усилилась. Казалась, что наше беспомощное судно оказалось целиком во власти бурных волн. Вот и спасительная гавань, надо постараться туда проскользнуть и чтобы нас не выкинула на песчаную косу или же не бросило на камни. Тогда наша гибель стала бы неизбежной.

Но все же, еще до того как шторм разразился в полную силу (а пока была лишь его прелюдия), мы удачно проскользнули в защищенную бухту и стали на якорь. Теперь уже шторм не так страшен, наш корабль здесь защищен от ветра и волнения, но, поработать всей нашей команде придется. Матросы быстро убрали намокшие паруса, теперь якоря надежно удерживали Мудреца в гавани. Рейд здесь был достаточно глубоководный, чтобы не боятся сесть на мель, все это место хорошо укреплено природой, так что катастрофа нам теперь не грозила. Успели. Я посмотрел на городок, он расположился у великолепного рейда, защищенного косой. Из гущи индейских хижин "богиос" едва выступали десятка два испанских домов, да еще на холме, возвышающимся над бурлящим морем, возвышалась глинобитная часовня. Этому городу всего четыре года.

Всю ночь продолжался аврал, все вычерпывали воду, перекладывали груз, спасая его от воздействия воды, и в тоже время молились, чтобы якорные канаты выдержали напор ветра. Но, наступил расцвет, и к утру море, по счастью, утихло, иначе бы мы наверняка утонули. Тем временем порывистый шквалистый ветер сменился устойчивым бризом и пользуясь им мы приблизились к самому берегу и тут стали на якорь. Все команда возблагодарила господа за свое спасение. Тут на корабле молитв читается как бы не больше, чем в церкви: на восходе солнца – "Радуйся Богородица", днем – "Отец наш" и вечером "Аве Мария". Эти молитвы возникают в глубине души моряков, которые после благополучно пережитой ночи всегда рады снова увидеть свет солнца на спокойном или бурном, но всегда опасном море:

"Слава свету и святому кресту и Господу нашему праведному и святой Троице. Слава душе нашей и Господу, подарившему ее нам. Слава дню и Господу, пославшему его нам".