В Поллюзе было тихо. Удивительно тихо. Даже со скидкой на ранний вечер и солнце, буквально прожаривающее разномастные улицы и дома, раньше тут обязательно бы ползали какие-нибудь потенциальные пьяные самоубийцы, чьих сил было бы недостаточно для эвакуации с улиц. Сейчас — нет. Я шел, настораживаясь всё больше и больше, пока навстречу не попался куакарабилли.

Двухметровый фиолетовокожий минотавр с хоботом, одетый в броню стражника, выглядел вполне бодро и хорошо, правда, чем-то напоминая поведением Самару. То есть он, аккуратно придерживаясь лапищей за стеночку, неторопливо брёл от того места, где у Поллюзы главная площадь и место свершения Турниров. Одолеваем абориген был слегка растерянным выражением почти всей морды лица, кроме глаз. Последние дергались в разномастном нервном тике и бегали зрачками по сторонам.

Я насторожился и слегка оробел, но решил, что отступать — это неправильно. Тем более, что видно, куда нужно идти.

А вскоре даже услышал шум радостных, пьяных и перевозбужденных разумных в большом количестве. Он волнами поднимался и утихал, прямо как на футбольном матче. Последние я не особо любил, отхватив от разгоряченного болельщика по юной и слегка прыщавой морде еще будучи мелким и утащенным на такую движуху батей, но сейчас долг, страх и любопытство толкали меня проверить, что за фигня творится.

«Наверное, я об этом пожалею», — подумал я, выйдя на площадь и начиная стремительно жалеть еще до того момента, как конец мысли додумался. Это придало ей изысканную обреченную горечь.

Главная площадь Поллюзы представляла из себя глубоко утопленный в земле амфитеатр, окруженный многочисленными рядами трибун. В данный момент большинство из них были забиты нездорово веселыми гостями музыкальной столицы, которые то начинали шуметь, вопя нечто непотребное, то затихали, внимательно слушая тех, кто в данный момент находился на круглом пятачке в центре внимания. Люди, эльфы, гномы, минотавры, кентавры, гоблины, полурослики, полугиганты и прочая гадость бурно выражали свои чувства. В основном эти чувства мной были интерпретированы как буйное и не предвещающее ничего хорошего веселье. Прожив большую часть жизни в Саратове, я познал все пятьдесят тысяч оттенков злорадства… и слышал их в голосах смеющихся. Прямо сейчас. Все пятьдесят тысяч.

Обуреваемый самыми дурными предчувствиями, я дошёл до одного из входов в амфитеатр площади, взглянул на происходящее… и замер. Глаз дёрнулся. Сильно, мощно, как поклёвка голодного карпа на пару килограммов. Как будто спутал ноль и фазу… или тещу с женой.

…как будто стою на ступенях банка, подписав ипотечные бумаги на трёшку в Санкт-Петербурге, хотя мне это было и не надо. Там же зарплаты электрикам немногим выше…

Дёрг. Дёрг-дёрг.

— А теперь жених может поцеловать невесту! — громогласно заявили с центра, что тут же было поддержано бурей оваций, таких, каких, наверное, за всю историю Поллюзы не был удостоен ни один артист на этой сцене.

Дёрг.

Губы новобрачных слились в ярком горячем поцелуе, трибуны сошли с ума от аплодисментов и хохота, а я стоял, прислонившись плечом к неподвижно застывшему куакарабилли и слегка отключившись от реальности. Стражник не возражал. Ему было не до этого.

Бытует в народе уверенное мнение, что зеленого змия нельзя победить. С ним можно только бороться. Бросить ему вызов, когда захочешь и как захочешь. Он всегда готов к схватке. Он всегда её жаждет. Эта древняя забава молодых и старых, умных и глупых, волевых и расстроенных, она никогда и никому не надоедает, несмотря на то что победить — нельзя. Однако, из любого правила есть исключения. Иногда, изредка, если ты уверен в себе, крепок духом, силен телом, невозмутим рассудком, а выпил при этом ну очень много: змий может отступить. Из уважения, из страха, пусть даже временно, но он отступит. Твой язык при этом не будет заплетаться, ноги будут шагать уверенно, а разум выдавать разное-всякое, лишенный, правда, по случаю временной победы каких бы то ни было тормозов. Эта временная победа, краткое торжество, миг триумфа…

Саяка Такамацури была именно в этом состоянии. Бывшая ведьма, уверенно руководящая в центре амфитеатра всем творящимся там блудняком была пьяна до изумления, о чем я, видевший её в разных состояниях, мог утверждать уверенно. Для незнакомого же человека великая мудрица была стекла как трёзвышко и авторитарна как император как минимум одного из континентов. Размахивая своим жутким и нелепым посохом, тощая девчонка в шляпе, которую я натравил на город, громогласно объявила продолжающих засасывать друг друга брачующихся мужем и женой, что вызвало очередной шквал веселья и одобрения.

По бокам от неистовствующей речами ведьмы, находясь от неё на максимально большом расстоянии, находились великий и ужасный архимаг всея Кораца Бенджоу Магамами и местный повелитель бухла, простой чернокожий трудяга по имени Гримбльдук Тендертэтч. Обе могущественных и влиятельных персоны находились в глубочайшей челодлани, а изменения в их кожном покрове мне всячески намекали, что они оба в данный момент познают всю глубину глубин такого исконно русского понятия как «стыдобища».

На этом моменте, предвидя те жопные кары, на которые меня обречет происходящее в будущем, я бы уже шёл на карачках, копируя Самару, к выходу из города, если бы ноги могли б двигаться. Но нет, они лишь подпирали меня об фиолетовокожего минотавра, тоже пребывающего слегка не в себе. В основном из-за молодоженов. Весьма особенных молодожёнов.

«Ну, хотя бы ни одному из них не придётся менять фамилию», — мелькнула в моей голове полубезумная мысль после того, как «невеста», лихо взметнув подолом белого платья, не бросила на трибуны букет, от которого шарахнулись с такой силой, что учинилась как драка, так и падение несчастных и невинных зрителей кубарем до сцены.

Да, стоило посмотреть правде в её гнусную отвратительную морду — только что, прямо на моих глазах, Саяка Такамацури соединила узами брака пьяных в натюрморт Дороца и Гласта Зандракордов, являющимися не только мэром и казначеем города, но и заодно братьями-близнецами. Бородатыми. Низкорослыми. Крепкими. Гномами. Близнецами.

Трибуны сходили с ума…

— Штош я маленьким не сдох…, - обреченно выдохнул я, пытаясь заставить ноги работать. Пора была валить, однозначно.