– стереотипность поведения;
– зависимость;
– тревожность.
Также аддиктивность нередко сопровождается жаждой острых ощущений (сильных чувств, которые наконец дадут почувствовать себя живым) и внутренним голодом, который часто очень сложно признать зависимому. Голодом по теплу, контакту, признанию, сексуальной близости, приятным событиям, наполняющим жизнь.
Если метафорически объединить все вышеописанное, мы получим портрет невыросшего, психически несозревшего ребенка в теле взрослого человека. Ребенка или подростка, который ищет нечто, что удовлетворит его тоску по не полученному когда-то теплу. Который не умеет справляться с собственными сложными чувствами, ведет себя, соответственно, инфантильно, не знает меры и границ. У которого неустойчивая самооценка, негибкость в представлениях и оценках и в центре – много сложнопереносимого страха быть.
У зависимого, если разделить его внутренний мир на зависимую (импульсивную) часть, контролирующую (критикующую) часть, а также серединную, осознающую часть (то, что, к примеру, в психоанализе называют ид, эго, супер-эго), – окажется очень сильной одержимая часть (в которой импульсы), одновременно сильная внутренняя критика, однако неспособная осуществить контроль над зависимой (они находятся в постоянной борьбе), и малая степень осознанности, умения быть себе не нападающим, а заботящимся родителем.
Как пишет в своей книге консультант и директор ребцентра А. Е. Айвазова: «Химическая зависимость – это не просто болезнь. Это стиль, образ жизни, свой мир, который становится единственным местом, где человек способен жить. Да, возможно, здоровому легче судить о том, что мир больного ужасен. Часто он ужасен лишь тем, что непонятен. Люди не любят непонятное. Они стараются его уничтожить; страх перед неизвестным сидит глубоко внутри, и не каждый решится разобраться в том, что ему не понятно»[7].
Глава 18. Зина
Зина жила с ней в одной палате. Когда-то Зина была известным в своем городе, а может, и в стране биологом. Сейчас Зина была бездомной пятидесятилетней алкоголичкой, очень громко храпящей по ночам. На реабилитацию она попала из приюта для бездомных, одним из условий проживания в котором было прохождение лечения.
Зина бесила всех. Она много говорила о своем образовании, звездном прошлом, о «сволочи»-матери, ее не любившей, и «подонке»-сыне, выгнавшем ее много лет назад из квартиры. Зина не очень понимала, что она здесь делает, и периодически требовала ее отпустить. Вот только ребцентр не был закрытым. Каждый мог уйти в любой момент, но, сделав шаг за деревянную калитку, вернуться было невозможно.
Как будто Зина все еще жила в мире, где она уважаемый профессор биологии, смотрящий на простых смертных свысока. А то, что у нее на ногах даже носков не было и эти самые ноги источали неприятные запахи, Зина не замечала.
Зину никто старался не трогать. Слишком много собственных забот: чтение, письменные задания, дневник чувств, да и очередь в душ надо бы не забыть занять (горячей воды на всех не хватало). Но однажды она переступила в своем высокомерии и обесценивании черту. Ей начали прямо на группе публично говорить. И про ноги. И про ее высоко задранный нос. И про то, что она никому не нравится.
В какой-то момент на лице саркастичной пятидесятилетней Зины мелькнуло не выдерживающее количества отвержения и боли детское выражение, которое мгновенно растворилось в ироничной ухмылке непробиваемой, опустившейся на самое дно женщины. Зина молча встала и ушла из зала. Пошла в свою палату, собрала вещи, поместившиеся в полиэтиленовый пакет, надела обувь, выданную в ночлежке, на голую ногу, мужскую куртку-большемерку и, оставляя глубокие следы на недавно выпавшем снеге, перейдя двор, вышла за калитку.
Реабилитанты гудели. Кто-то говорил, что так ей и надо, что невозможно это все терпеть, кто-то нападал на напавших, защищая не соображавшую, что творит, Зину… Она сидела молча. В голове звучали услышанные на утреннем занятии слова консультантов: «По статистике после реабилитации продолжает выздоравливать каждый третий, еще треть живет в срывах, мотаясь между трезвостью и употреблением, а последняя треть остается в употреблении и рано или поздно погибает». Зина пошла умирать. Ей это было очевидно. Зина выбрала. Она сделала все, чтобы убедиться в своей никому не нужности и уйти с правом убивать себя дальше.
Она подняла глаза на шумящих ребят, ставших уже близкими… Кто из них умрет? Балагур Сережа? Мама троих детей Алена? Правильный и всем помогающий Вадим? Кто вместе с Зиной? Может, она, Таня? Считалочка смерти… первый-второй-третий первый-второй-третий…
И вдруг ей отчаянно, до слез захотелось жить. И еще отчаяннее захотелось, чтобы никто-никто из этих запутавшихся, но добрых, хрупких, неповзрослевших детей не умер. Пожалуйста, не нужно умирать. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста, звучало внутри нее детским голоском, а по щекам текли теплые слезы.
Отрицание – неразлучный спутник зависимости.
Собственно, человеческой психике в целом свойственна стадия отрицания (при известии о неизлечимой болезни, при разрыве отношений или внезапной потере близкого). Какое-то время сознанию нужно побыть в отрицании случившегося, чтобы накопить душевные силы признать произошедшее неотвратимое. Но у зависимых отрицание по мере употребления только растет. Чем страшнее становится правда – тем сильнее хочется закрыть глаза. Врачи реанимаций рассказывают, что иногда приезжают на вызов к умирающим от алкоголизма людям, истощенным и желтым от отказывающей печени, но даже на смертном одре тяжело больной алкоголизмом человек может отрицать свое заболевание и искренне верить, что произошло какое-то дикое недоразумение.
Независимому человеку кажется странным, что зависимый категорически не признает свои проблемы с алкоголем, даже когда приносимый ущерб от употребления становится очевидным. Но так устроена болезнь. К тому же чем сильнее близкие оказывают давление, чем больше порицают, взывают к совести, доказывают и стараются «открыть глаза» – а они, в свою очередь, руководимы страхом и отчаянием, но никак не злым умыслом, – тем сильнее растет сопротивление и отрицание у алкоголика. Если внутри на первых порах и есть какой-то ресурс увидеть правду, то необходимость сопротивляться давлению, увещеванию, спасению забирает его на внешнюю войну.
Нередки случаи, когда именно психологическая работа с окружением зависимого, а не с ним самим приводит к тому, что внешнее давление на зависимого уходит и неожиданно он худо-бедно, но берет употребление под контроль. Это связано с тем, что энергия на отрицание больше не расходуется, воевать не с кем и человеку приходится брать единоличную ответственность за себя.